Из других гастрольных поездок особенно памятными для меня стали выступления в «Лебедином озере» в городах Японии.
Для японцев музыка Чайковского и балет «Лебединое озеро» – нечто священное. Японские любители балета готовы смотреть этот спектакль бесконечное количество раз. Меня поражало, что многие поклонники переезжали с нами из одного города в другой.
Часто после спектакля выстраивалась такая большая очередь за автографами, что администратор театра усаживал меня в кресло, которое специально для этого выносил.
Обычно поездки в Японию были самыми продолжительными. Я надолго уезжала из дома. К тому времени мы уже поселились в нашей новой квартире на Крюковом канале, в совершенно особенном районе Петербурга – Коломне. Стараниями мамы мой дом стал удивительно уютным и красивым, в нем моя душа отдыхала.
Из окон этой квартиры открывается романтический вид на набережную канала, засаженную вековыми тополями. Ночью я любила смотреть на отражение в воде деревьев и домов, эта картина напоминала мне ожившие сказочные декорации. На противоположной стороне канала слева расположился Мариинский театр, а справа, чуть поодаль, высится изящная колокольня Никольского собора. Это фантастически красивый вид!
По утрам, направляясь в Мариинский театр на урок, я всегда останавливалась на мостике, чтобы оглянуться на наше окно и помахать маме рукой.
Уезжая на гастроли, я старалась приготовить для мамы какой-нибудь сюрприз, который она не могла сразу обнаружить. Это были флакончики духов, красивые открытки, шоколадки. Но однажды мне захотелось оставить ей частичку своей души. Сами собой родились строчки, и я записала их в молитвослов, который лежал на тумбочке у маминой кровати.
Я обратилась к маме:
Стихотворение получилось большое, целых десять четверостиший, написанных на одном дыхании.
Мама до сих пор считает, что это стихотворное послание было самым лучшим, самым бесценным подарком за всю ее жизнь.
Мне было странно и удивительно, что в моей душе появились эти стихотворные строки, потому что я уже давно перестала сочинять стихи. Это случилось после потрясения, перенесенного мною в школе. Я уже рассказывала о том, что в детстве у меня была потребность постоянно рифмовать свои мысли и впечатления. За несколько лет собралась целая тетрадка стихов, написанных на разные случаи и посвященных разным людям. Эту тетрадь я захотела показать своей классной руководительнице – учительнице литературы, уроки которой мне очень нравились. Одноклассникам я стеснялась читать свои стихи, боясь насмешек. Мне важно было узнать мнение человека, который профессионально разбирается в поэзии. Отдавая учительнице тетрадь, я просила никому ее не показывать. Однако на следующий же день учительница заявила на весь класс: «У нас появилась поэтесса. Послушайте ее стихи!» И начала их читать. Я оцепенела от ужаса.
Она читала совсем не так, как стихи звучали у меня. В голосе учительницы мне слышались насмешливые, издевательские интонации. Я боялась смотреть в глаза своим одноклассникам. Мое сердце разрывалось от боли из-за предательства и унижения. Я поняла, что мне грубо и жестоко влезли в душу. Не помню, как я смогла сдержать слезы и как доехала до дома. Там я разорвала тетрадь со стихами на мелкие кусочки. Я сказала себе, что больше не позволю никому вторгаться в мой душевный мир и поэтому прекращаю писать стихи. Каким-то образом маме тогда удалось меня успокоить, но сама она до сих пор не может смириться с утратой моих детских поэтических откровений.
Что касается той учительницы литературы, то теперь я думаю, она поступила так совсем не со зла, просто ей не хватило педагогического чутья.
Был еще один случай, когда я нарушила данное себе обещание. Я написала стихотворное поздравление Наталии Михайловне Дудинской по случаю ее восьмидесятипятилетия.
Этот юбилей отмечали в Мариинском театре. В программе было несколько спектаклей и заключительный концерт. Я танцевала для своего педагога, по ее выбору, два балета – «Лебединое озеро» и «Баядерку». Наталия Михайловна очень тщательно готовилась к этим спектаклям. Много времени она проводила в репетиционном зале со своими ученицами, выпускницами разных лет. Отдельные замечания Дудинской, ее гениальные подсказки, какие-то мелкие, но яркие штрихи – все это обогащало и углубляло созданные образы.
К тому моменту должность Виноградова занял Махар Вазиев. Если быть точной, то Вазиев стал временно исполняющим обязанности, так как полностью заменить Виноградова, художественного руководителя и балетмейстера, было в принципе невозможно. Махару как никому в Мариинском театре было выгодно постоянное отсутствие Виноградова. Не стану описывать покушения на жизнь Олега Михайловича, постоянные угрозы в его адрес и просто бесчеловечные ситуации, в которых он оказывался. Об этом много писала пресса. Достаточно сказать, что итогом борьбы Вазиева за должность руководителя балетной труппы стал вынужденный отъезд Олега Михайловича в Корею… на долгие годы.
В то время я уже являлась полноправной солисткой Мариинского театра. Махар Вазиев видел во мне потенциал и большие перспективы. Тогда он сделал мне ряд предложений… интимного характера, а также предложил делиться с ним моими гонорарами за зарубежные выступления. Для меня это было унизительно и абсолютно неприемлемо. В ответ на это Махар стал мстить, решив разрушить мою творческую жизнь.
Взаключительном концерте я станцевала современный номер, поставленный специально для меня австрийским хореографом Алексом Урсуляком на музыку Глюка. Номер назывался «Прощай, Диана» и был посвящен трагической гибели английской принцессы. Хореография была очень сложной и динамичной. Но главное – номер был наполнен сильнейшими эмоциями. Я очень любила его и с радостью исполнила перед Дудинской. Он имел большой успех у публики и заслужил похвалу Наталии Михайловны. Мое выступление с этим номером имело неожиданные и очень важные для меня последствия.
На концерте присутствовал выдающийся хореограф Борис Яковлевич Эйфман. В антракте он подошел к моей маме и рассказал о своем замысле создать балет о юности Павла Первого. Роль Екатерины Великой он сочиняет, имея в виду мои внешние данные и балетную индивидуальность. Поверить в это фантастическое сообщение было абсолютно невозможно. Мы постарались не думать об этом, чтобы не обольщаться зря. Тем не менее через два года я получила от Эйфмана этот великий подарок.
А пока мама разговаривала с Борисом Яковлевичем, я стояла за кулисами, выслушивая мнение педагогов о своем новом номере и принимая поздравления. Торопиться мне было некуда, поскольку в третьем отделении я не была занята. Неожиданно ко мне подошел разъяренный Махар Вазиев, который совсем недавно стал директором балетной труппы после ухода Виноградова. Вазиев потребовал, чтобы я немедленно шла переодеваться и готовиться к выступлению.
В третьем отделении должны были показывать Большое классическое па из балета «Пахита». В главной роли выступала Ульяна Лопаткина. От меня Вазиев требовал выйти в одной из вариаций. Мне казалось, что мои объяснения должны были убедить Вазиева в неуместности его приказа. Во-первых, я танцевала эту вариацию последний раз пять лет назад, еще в школьных концертах, и мне была необходима репетиция; во-вторых, у меня даже не было нужного костюма. На все это Вазиев заявил, что пачку мне сейчас одолжит кто-нибудь из кордебалета, а что касается репетиции, то я обойдусь без нее. Ничего, мол, страшного, если и станцую кое-как – я там не главная. Более унизительного и непрофессионального предложения невозможно было представить. Все это я высказала Вазиеву, добавив, что я не крепостная актриса, чтобы подчиняться вздорным приказам. Реакция Вазиева была страшной. От его жуткой брани и криков разбежались все находившиеся поблизости.