«Теперь меня читают за красоту моих выдумок, но через пятьдесят лет красота
поблекнет, и мои книжки будут читать только ради идей, которые там
содержатся». Это было удивительно дурное пророчество. Теперь, более чем
когда-либо, Лескова читают из-за несравненной формы, из-за стиля и манеры
рассказа – меньше всего из-за его идей. В сущности, немногие из его
поклонников понимают, какие у него были идеи. Не потому, что эти идеи
непонятны или так уж тщательно спрятаны, но просто потому, что внимание
поглощено совсем другим.
Самое поразительное и оригинальное у Лескова – это русский язык. Его
современники писали и старались писать ровным и гладким языком, избегая
слишком ярких или сомнительных оборотов. Лесков же жадно хватал каждое
неожиданное или живописное идиоматическое выражение. Все формы
профессионального или классового языка, всевозможные жаргонные словечки –
все это можно встретить на его страницах. Но особенно любил он комические
эффекты просторечного церковнославянского и каламбуры «народной
этимологии». Все это, конечно, непереводимо. Он, как и О. Генри, позволял
себе в этом отношении большие вольности и изобрел множество удачных и
неожиданных деформаций привычного смысла или привычного звучания.
Другая отличительная черта Лескова: он, как никто другой из современников,
владел даром рассказа. Как рассказчик он, пожалуй, занимает в современной
литературе первое место. Его рассказы – просто анекдоты, рассказанные с
колоссальным смаком и мастерством; даже в своих больших вещах он любит,
характеризуя своих персонажей, рассказать о них несколько анекдотов. Это
было противоположно традициям «серьезной» русской литературы и критики
стали считать его просто гаером. Самые оригинальные рассказы Лескова так
набиты всевозможными случаями и приключениями, что критикам, для которых
главное были идеи и тенденции, это казалось смешным и нелепым. Слишком
24
очевидно было, что Лесков просто наслаждается всеми этими эпизодами, как и
звуками и гротескными обличьями знакомых слов. Как ни старался он быть
моралистом и проповедником, он не мог пренебречь случаем рассказать
анекдот или скаламбурить. Толстой любил рассказы Лескова и наслаждался его
словесной эквилибристикой, но пенял ему на перенасыщенность его стиля. По
мнению Толстого, главным недостатком Лескова было то, что он не умел
удержать свой талант в рамках и «перегружал свой воз добром». Этот вкус к
словесной живописности, к быстрому изложению запутанного сюжета
разительно отличается от методов почти всех остальных русских романистов,
особенно Тургенева, Гончарова или Чехова. В лесковском видении мира нет
никакой дымки, нет атмосферы, нет мягкости; он выбирает самые кричащие
цвета, самые грубые контрасты, самые резкие контуры. Его образы предстают
при беспощадном дневном свете. Если мир Тургенева или Чехова можно
уподобить пейзажам Коро, то Лесков – это Брейгель-старший, с его пестрыми,
яркими красками и гротескными формами. У Лескова нет тусклых цветов, в
русской жизни он находит характеры яркие, живописные и пишет их мощными
мазками. Величайшая добродетель, из ряда вон выходящая оригинальность,
большие пороки, сильные страсти и гротескные комиче ские черты – вот его
любимые предметы. Он одновременно и служитель культа героев, и юморист.
Пожалуй, можно даже сказать, что чем героичнее его герои, тем юмористичнее
он их изображает. Вот этот юмористический культ героев и есть самая
оригинальная лесковская черта.
О лесковских политических романах, навлекших на него враждебность
радикалов, можно не говорить. По уровню они не выше средних
«реакционных» романов 60-70-х гг. Они заслуженно забыты и не играют
никакой роли в нынешней лесковской славе. Но рассказы, которые он писал в
то же самое время, очень хороши. Они не так богаты словесными радостями,
как рассказы зрелого периода, но в них уже в высокой степени проявлено его
мастерство рассказчика. В отличие от поздних вещей они дают картины
безвыходного зла, непобедимых страстей. Пример тому Леди Макбет
Мценского уезда(1866), которая была переведена на английский. Это очень
сильное исследование преступной страсти женщины и веселого цинического
бессердечия ее любовника. Холодный беспощадный свет льется на все
происходящее и обо всем рассказано с крепкой «натуралистической»
объективностью. Другой замечательный рассказ того времени – Воительница,
колоритная история петербургской сводницы, которая относится к своей
профессии с восхитительно-наивным цинизмом и глубоко, совершенно
искренно обижена на «черную неблагодарность» одной из своих жертв,
которую она первая толкнула на путь позора.
За этими ранними рассказами последовали серия Хрониквыдуманного
города Старгорода, «русского Барчестера», поскольку за одну из них
английский критик уже назвал Лескова «русским Троллопом». Они составляют
трилогию: Старые годы в селе Плодомасове(1869), Соборяне(1872) и
Захудалый род(1875). Вторая из этих хроник – самое популярное из лесковских
произведений. Речь в ней идет о старгородском духовенстве. Глава его,
протопоп Туберозов – одно из самых удавшихся Лескову изображений
«праведника». Дьякон Ахилла – великолепно написанный характер, из самых
изумительных во всей портретной галерее русской литературы. Комические
эскапады и бессознательное озорство огромного, полного сил, совершенно
бездуховного и простодушного как ребенок дьякона и постоянные реприманды,
которые он получает от протопопа Туберозова, известны каждому русскому
читателю, а сам Ахилла стал общим любимцем. Но вообще Соборяневещь для
25
автора нехарактерная – слишком ровная, неторопливая, мирная, бедная
событиями, нелесковская. Для любой из типичных для него вещей самая мысль
о сравнении с Троллопом показалась бы нелепой.
Типичная вещь – это Очарованный странник(1874). Тут его мастерство
рассказчика достигло высшей точки. На ста, примерно, страницах рассказана
полная событий и необычайных приключений жизнь авантюриста поневоле,
который заколдован и всю жизнь, хочет не хочет, бросается из одного
приключения в другое. Приключения сменяются с дух захватывающей
быстротой, о каждом из них рассказывается в очень быстром темпе, и все они
насыщены выразительными и живописными подробностями. Рассказ ведется от
первого лица – это любимый лесковский способ дать полную волю своей
словесной изобретательности. В тот же год, что и Очарованный странник,
появился Запечатленный ангел, еще одна авантюрная история, поведанная
колоритным языком старообрядца – захватывающая история о возвращении
иконы, конфискованной властями. В этих и во многих других рассказах
материал Лескову дает религиозная жизнь русского народа. Его религиозный
идеал, поначалу очень близкий к церковному православию, в последних
произведениях становится более чисто этическим, чем православным. Уже
таков был рассказ На краю света(1876) – о русском миссионере, которого спас
от смерти в сибирской тайге туземец-язычник и который приходит к
заключению, что миссионерство в том виде, как оно ведется, идет только во зло
для туземцев. Затем появились рассказы о праведных людях – об удивительных
пуританских и христианских добродетелях, встречающихся в разных классах
русского общества. В них, как и в Мелочах архиерейской жизни, Лесков
приближается к чистому журнализму. В этих рассказах нет вымысла. Границы
повествовательной формы размыты, и повествование то и дело переходит в
обсуждение. Вскоре после этого Лесков подпал под влияние Толстого, но и не