общественной пользой. Типичные русские «викторианцы» – Полонский,
Майков, Алексей Толстой – писали иногда очень хорошие стихи, но в
сравнении со своими великими современниками-прозаиками казались чуть ли
не карликами, и не только по силе таланта, но и по владению мастерством.
Поэзия в их руках не могла развиваться. Но кроме них были и другие поэты,
которые, вырвавшись из «викторианского компромисса» и устремившись в
диаметрально противоположных направлениях, создали поэзию более мощную,
менее декадентскую и более плодотворную. Это были Некрасов и Фет.
Некрасов (1821–1877) отбросил весь арсенал средств традиционной
поэзии и ввел новый стиль, гораздо более реалистический и смело-модернист -
ский. Его мощный и неотшлифованный гений создал произведения огромной
силы, но те, кто могли бы быть его учениками, неспособны были ничему у него
научиться, так же как и он был неспособен их чему-нибудь научить. Они
смогли позаимствовать у него только главную тему – «страдания народа», – но
никак не буйную и импульсивную оригинальность. «Эстеты» Некрасова
презирали, а радикалы им хотя и восхищались, но в основном за благородные
гражданские чувства. Они соглашались, что стих его грубоват, но все его
недостатки следует, считали они, простить за благородные чувства, которые он
выражает. Только в наше время выяснилось, что Некрасов не только хороший
демократ (в действительности он был как демократ очень плох!), но и великий
и совершенно оригинальный поэт. В те времена никто даже подражать ему не
28
умел, и гражданская поэзия в руках его продолжателей впала в полное
ничтожество. Фет (1820–1892), со своей стороны, отверг компромисс ради
чистой поэзии. Для него поэзия была чистейшей эссенцией, чем-то вроде
разреженного воздуха на горных вершинах – не дом человеческий, а святилище.
Ранние его стихи (1840–1860) – это чистая музыка, и он во многом
предвосхитил самые оригинальные черты Верлена.
В 60-е гг. антиэстетическая критика высвистала его из литературы, и он
перестал печататься. Он вел жизнь обычного помещика, поддерживал
отношения с Толстым и жизненной практикой подкреплял свое убеждение, что
поэзия и жизнь – разные вещи. Занявшись увеличением своих доходов, он
только изредка восходил на горные вершины поэзии. В течение двадцати лет он
не напечатал ни одной строчки. Когда же он снова появился перед читателем с
подборкой избранных стихов этого двадцатилетия, он был уже другим поэтом.
Поздние стихи, собранные в четырех выпусках Вечерних огней(1883–1891),
менее музыкальны, чем его ранние песни, более напряженны, более сжаты и в
них больше мысли. Идеал чистой поэзии тут достигается методами,
напоминающими Малларме и Поля Валери. Это чистое золото, без малейшей
примеси. Короткие стихотворения, обычно не более чем в три строфы,
исполнены поэтической значимости, и хотя темой их является страсть, в
действительности они говорят о творческом процессе, извлекающем из
эмоционального сырья чистую эссенцию поэзии. Фет высоко ценился теми, кто
не мерит поэзию по шкале прогрессивной гражданственности. Но принципы
его позднего творчества были по-настоящему усвоены, восприняты только
символистами, с самого начала признавшими Фета одним из величайших своих
учителей.
Если же не считать Фета, то поэзия «искусства для искусства» упала так
же низко, как и гражданская. Даже по сравнению с тогдашними романистами
поэты, родившиеся между 1830 и 1850 гг., вызывают только презрение.
Основной причиной этого является опять-таки пренебрежение к мастерству.
Особенно хорошо это видно в произведениях Константина Случевского (1837–
1904), в котором были зачатки гениальности, но который мог выразить себя
только заикаясь. Он очень рано начал печататься, но, как и Фет, был вынужден
замолчать из-за свиста нигилистской критики и, как и Фет, перестал
публиковаться. Когда атмосфера для поэзии стала легче, он снова явился перед
публикой и в 1880 г. напечатал сборник своих стихов. Радикалы приняли его не
лучше, чем за двадцать лет перед тем, но к этому времени появились новые
читатели, которые могли оценить его не с точки зрения общественной пользы.
Он стал даже чем-то вроде главы поэтической школы, и его иногда называли
королем поэтов, но, будучи только заикой, не имеющим представления о самых
основных положениях своего ремесла, он не мог иметь плодотворного влияния.
Несмотря на низкий уровень поэтического мастерства, Случевский
настоящий поэт и при этом поэт необычайно интересный. Как и Некрасов, но
по-иному, он стремился разорвать путы романтической традиции и
присоединить к поэзии области, которые ранее считались ей не
принадлежащими. У него был философский ум, и он хорошо знал современную
научную литературу. У него было великолепное видение мира, позволявшее
наслаждаться безграничным многообразием живых существ и предметов. Его
«географические» стихи, особенно вдохновленные русским Севером и
мурманским побережьем, принадлежат к числу лучших. Но еще сильнее его
притягивали вечные вопросы добра и зла, жизни и смерти. Он размышлял о
проблеме личного бессмертия, и некоторые его стихи на эту тему
поразительны. У него был чудесный дар выражать свою веру в стихах
29
запоминающихся и острых. В одном из его пасхальных стихотворений Мария
обнаруживает, что Христа нет в могиле:
И мироносицы бежали...
Бегут... Молчат... Признать не смеют,
Что смерти – нет, что будет час,
Их гробы тоже опустеют,
Пожаром неба осветясь.
И по контрасту с этим в другом стихотворении представлена ужасающая
картина Страшного суда:
...В зеленом свете,
Струившемся не от погасших солнц,
А от Господня гнева...
Господь, как в Страшном суде Микеланджело, встает, чтоб проклясть все
человечество, «ибо прощение бесполезно, оно может быть даровано лишь
нерожденному младенцу».
Другое страшное видение – После казни в Женеве: поэт видит сон, что он
стал «звенящей чувствительной струной», натянутой на балалайку как на
пыточное колесо, и какая-то «старуха страшная» играет на этой струне псалом.
А рядом с этим стихотворением, исполненным такого символического смысла
(и так ценившегося символистами), – другое стихотворение – Поп Елисей, по
форме рассказ в стихах некрасовского толка, по теме поразительно
напоминающий толстовский рассказ Дьявол. Вспышки гения нередко мелькают
в его стихах, но в целом они не удовлетворяют и даже сердят, потому что
читаешь и чувствуешь, что все это могло бы быть выражено гораздо лучше,
если бы Случевский жил не в такое выродившееся время.
5. ЛИДЕРЫ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ: МИХАЙЛОВСКИЙ
У слова интеллигенциядва значения. В более широком смысле оно
включает все образованные классы и свободные профессии, независимо от их
политических взглядов и градуса политической активности. В более узком
смысле оно обозначает особый сектор этих классов – тех, кто активно и
ревностно заинтересован в решении политических и общественных вопросов.
В еще более узком смысле оно в дореволюционной России стало обозначать
только более или менее радикально настроенные группы. Славянофилы и
консерваторы не были «интеллигенцией». В этом смысле интеллигенция –
замкнутый круг посвященных, секта, чуть ли не рыцарский орден. Такой
русская интеллигенция стала в 60-х гг. и такой оставалась до самой
большевистской революции. Туда никогда не входила вся интеллигенция (и
даже ее большинство) в широком смысле. Но она оставалась центром,
магнитным полюсом, притягивающим большинство. Влияние ее было велико.