старшего поколения эмигрантов нередко приходится слышать, как сравнивают
эти романы, причем не всегда в пользу Толстого. В действительности роман
Краснова просто не литература. Написан он в самой бульварной манере
госпожи Вербицкой. Любовные сцены и «психология» мучительно пошлы.
183
Политическая сторона ненамного лучше: Ленин и Троцкий представлены
получающими указания от сионских мудрецов. Успех романа среди эмигрантов
не делает им чести. Единственно интересны в романе (ибо генерал Краснов
все-таки хороший солдат) батальные сцены, написанные правдиво и просто.
Одним из последствий революции был возросший интерес к прошлому, к
этому убежищу, где те, кто не в ладах с настоящим, могут найти забвение.
Бегство в прошлое – главная движущая сила воспоминаний князя Сергея
Волконского. Князь Волконский (род. в 1860 г.) стал известен в Америке после
своего лекционного тура в 1899 г. Некоторое время он был директором
императорских театров. Позднее он занялся популяризацией в России идей
Жак-Далькроза. Его книги Выразительная речьи Выразительное движение–
заметный вклад в теорию актерского искусства. Самые страшные годы
советского хаоса Волконский пережил в России и вырвался оттуда только в
1922 г. С тех пор он издал три тома мемуаров, из которых два – его
автобиография, а третий ( О декабристах) рассказывает историю его деда,
декабриста Волконского, и его жены. Сюжет хорошо знаком русским читателям
(об этом написана знаменитая поэма Некрасова). Волконский пишет в тонах
лирико-сентиментальных, идеализируя своих революционных дедушку и
бабушку даже больше, чем принято. «Идея» книги – сожаление о тех временах,
когда даже революционеры были изящны и аристократичны. Его
автобиографические записки тоже пронизаны лирической идеализацией жизни
старой аристократии, с примесью весьма благовоспитанного и изящного
либерализма, когда автор говорит о самодержавии и бюрократии.
Послереволюционная Россия, все время возникающая в его мемуарах,
представлена только как кипящий котел грязи. Стиль его несколько нарочито
небрежен, отрывочен, иногда слишком гладок, но легок и приятен.
Другой беженец в прошлое – Павел Петрович Муратов, один из колумбов
древнерусского искусства, о чем я уже говорил в предыдущей главе; его
История древнерусской живописи(1914) до сих пор остается самым полным
исследованием на эту тему. Его Образы Италии, тоже написанные до войны,
своим стилем напомнили бы английскому читателю хорошо знакомого ему
Вернона Ли, разведенного пожиже. В голодные и холодные 1918–1921 годы он
обратился к художественной литературе и написал роман Эгерия, об
итальянском XVIII веке. Там есть сложная любовная и политическая интрига, и
весь он проникнут любовью к барочному Риму и Римской Кампанье. Стиль
имитирует стиль восхитительного романа Анри де Ренье La double Maitresse.
Эгерияне свидетельствует о большой творческой силе, но она продукт
высочайшей культуры и сильнейшей любви к красоте. Патетиче ское звучание
сообщает ей помещенная на последней странице дата: Москва, 1920 год. С тех
пор Муратову удалось еще раз увидеть Италию и разделить восторги
итальянцев по поводу заново открытого искусства художников барокко.
Еще один обращенный в прошлое писатель – Марк Алданов (псевдоним
Марка Александровича Ландау), но его исторические романы отнюдь не бегство
от современности. Напротив, он изучает прошлое, чтобы понять настоящее и
его романы о французской революции надо читать с точки зрения революции
русской. У Алданова «латинский» ум, он ироничен и превыше всего почитает
здравый смысл. В нем есть что-то от Стрэйчи, хотя он очень далек от
свойственного автору Королевы Викторииидеального чувства меры. Первый
его роман Святая Елена(1921), который переведен на английский язык,
является лучшим его романом; он менее перегружен эрудицией и аллюзиями на
сегодняшний день, чем Девятое термидора(1923). Но оба романа –
занимательное чтение и к тому же свободны от греха излишнего
184
мудрствования, которое убивает историче ские романы Мережковского.
Алданов, кроме того, острый и колкий политический автор. Его французская
книга о Ленине (1921) написана со слишком очевидным пред убеждением, но
эссе Клемансо и Людендорф, напечатанное тогда же, выдерживает сравнение с
самыми блестящими портретами м-ра Дж. М. Кейнза.
Другой писатель, которого можно сравнивать с м-ром Литтоном Стрэйчи, – Георгий
Блок (двоюродный брат великого поэта), чьи прекрасные эссе о жизни Фета (особенно
Рождение поэта, 1924) – чуть ли не первый в России опыт создания биографии, дающей
надежную информацию и одновременно читающейся как литературное произведение.
6. ШКЛОВСКИЙ И ЭРЕНБУРГ
Послереволюционная русская проза характерна преувеличенным
вниманием к стилю, в ущерб «идеям» и «вопросам». Она сделалась открыто и
подчеркнуто формальной. Произошло это под влиянием Ремизова, Белого и
Замятина. Способствовало этому и рождение новой школы литературных
критиков, объединенных тем, что (не совсем верно) называется формальным
методом. «Формалистам» принадлежит сентенция: «произведение искусства
равно сумме приемов, использованных для его изготовления» – формула,
снимающая все «идеологические» и «философские» интерпретации и сводящая
все развитие литературы к развитию литературных форм. Я еще буду говорить
о формалистах в главе о литературной критике, но здесь уместно поговорить о
самом заметном из них – Викторе Шкловском.
Шкловский родился в 1893 г. в еврейской семье, из которой уже вышло
несколько заметных литераторов. Изучал филологию в Петербурге и стал
главным инициатором формалистского движения и одним из основателей
Опояза (Общества изучения поэтического языка), ставшего основным тараном
нового учения. В 1916 г. он был мобилизован и служил механиком в
автомобильной роте в Петербурге. Он сыграл заметную роль в февральско-
мартовской революции 1917 года как член партии эсеров и стал членом
Петроградского совета; его сделали комиссаром Временного правительства на
фронте, сначала в Галиции (где он был ранен во время разгрома при Калуш-
Галиче), потом в Персии. В 1918–1920 гг. он частью занимался разработкой
своих литературных теорий, частью строил заговоры против большевиков и
воевал на их стороне против белых. В 1921 г. он был самой заметной
литературной фигурой среди петербургского молодого поколения, которое он
учил теории литературы. В 1922 г. он бежал из России и таким образом избежал
суда за свою заговорщическую деятельность. Но после короткого пребывания в
Берлине он вернулся в Россию и помирился с советскими властями. Теоретик
он, несомненно, блестящий, хотя стиль у него аффектированный и неряшливый,
а сам он поверхностен и совершенно лишен чувства исторической перспективы
и чувства меры. Но идеи, которые он пустил в оборот – здравые идеи,
оказавшиеся очень плодотворными. Как критик он умело применяет свои
любимые теории к любому литературному произведению, старому и новому,
отбрасывая их «идеи» и «философии» и сводя их к чисто формальным
элементам. Любимый его писатель Стерн, и на примере Тристрама Шенди он
продемонстрировал два своих любимых явления: «игру с сюжетом» и
«обнажение приема». Недавно он опубликовал подробный анализ Крошки
Доррит, в котором демонстрирует приемы «романа тайн». Сам он не писал
художественных произведений, но у него есть место не только в теории
литературы, но и в самой литературе, благодаря замечательной книге
воспоминаний, название для которой он, верный себе, взял у своего любимого