братьями» мало общего; даже если исключить крайних западников Каверина и
Лунца, остальные похожи друг на друга не больше, чем большинство молодых
писателей. Николай Никитин (р. 1896) – ученик Замятина, крайний
орнаменталист, в запутанных рассказах которого почти невозможно разглядеть
линию повествования. Всего характернее для него эпизоды из Гражданской
войны, рассказываемые с нарочитой холодностью и без всякого сочувствия.
Один из лучших – Камни, эпизод войны в Карелии: белые занимают деревню,
приказывают крестьянам выдать председателя сельсовета, казнят его и велят
выбрать старосту; потом белые уходят и приходят красные, приказывают
выдать старосту, казнят его и опять создают сельсовет. Мораль рассказа та, что
жизнь деревни и жизнь Матери-земли одна и та же – что под красными, что под
белыми, – и времена года сменяются независимо от людских раздоров.
Михаил Зощенко (1895) – более повествовательный писатель: он тоже
орнаменталист, но его орнаментализм – чистый сказ, идущий от Лескова. Его
рассказы – простые анекдоты о войне или советской жизни, рассказанные
забавным сленгом полуобразованного капрала. Зощенко прежде всего
великолепный пародист. Он пишет замечательные пародии, и главное
достоинство его писаний – абсолютно верная интонация. Михаил Слоним ский и
Константин Федин еще не обрели своей манеры, но Федин (р. 1892) писатель
многообещающий. Первый опубликованный им рассказ ( Сад, 1922) – отличное
упражнение зрелого писателя в бунинском стиле. Но он не стал продолжать в
этой манере: недавно опубликованные фрагменты большого романа, широко
задуманного, с большим историческим и социальным охватом, написаны в
прямой, энергичной конструктивной манере, почему его появления в полном
виде ожидаешь с нетерпением.
Наиболее замечателен из «Серапионовых братьев» Всеволод Иванов (р.
1895). Но он стоит особняком – он родом из Сибири и «сам себя сделал».
Жизнь его романтична и полна авантюр: он был и факиром, и наборщиком, и
пережил много злоключений в 1918–1920 гг. во время Гражданской войны в
Сибири. Не раз он находился на волосок от смерти. Первую свою книгу он
набрал сам (она была издана в 1919 г. на станции Тайга, в Центральной
Сибири). В 1921 г. он приехал в Петербург, был принят Горьким и стал одним
из «Серапионовых братьев». Сюжеты для своих книг он брал из Гражданской
войны в Сибири, которая особенно богата ужасами и острыми положениями. Но
Иванов рассказывает о них как о чем-то само собой разумеющемся, чуть ли не
в скобках, в придаточных предложениях. Он очень плодовит, и его проза, хоть и
орнаментальна, но не отделана. В ранних его книгах заметен лиризм
пантеистического толка, но из более поздних он старательно вытравлен. Он
мастер массовых сцен и атмосферу Гражданской войны, когда вся страна стоит
дыбом и каждый каждому враг, когда человек не знает, кого больше бояться –
стаи волков или вооруженного человека, – передает с большой силой. В ранних
романах не хватает повествовательного костяка, но он постепенно учится
рассказывать, и в последнем романе Возвращение Будды(1921) его манера
190
становится более прямой, не утрачивая умения создавать атмосферу. Его
шедевром пока остается Дите– рассказ сильный, сжатый и великолепно
построенный. Его жалко пересказывать, до того мастерски, до того неожиданно
он построен. Он был переведен на французский язык и мог бы стать
великолепным введением в новую русскую литературу для англоговорящей
публики (так у переводчика).
Не один Всеволод Иванов описывал Гражданскую войну в Сибири. Она
стала также сюжетом рассказов Вячеслава Шишкова и его романа Ватага
(1924). Шишков хорошо пишет по-русски и более традиционный рассказчик,
чем большинство его современников. В его романе немало мелодраматических
эффектов и даже есть налет сентиментальности. Другая сибирячка – Лидия
Сейфуллина (род. в 1889 г. под Орском – это административно еще не Сибирь,
но уже за Уралом). Она более старомодна и менее смела, чем Иванов или
Пильняк, и пишет, в сущности, в старой доброй реалистической манере
девятнадцатого века с легким привкусом устаревшего (ему уже лет двадцать
пять) модернизма. Дух ее писаний более совместим с ортодоксальным
коммунизмом, чем у других писателей такого же значения; для нее революция
не смерч и не катаклизм, а медленный процесс просвещения. Ее коммунисты –
герои света, и любимая тема ее рассказов – сотворение коммуниста
( Правонарушители, Перегной, Виринея). Достоинства ее – прямой и честный
повествовательный дар и великолепный, скрупулезно-реалистический диалог.
Она не коммунистка, но, учитывая ее данные, легко понять, что она стала
баловнем коммунистической критики.
Коммунист по паспорту, но вовсе не ортодоксальный коммунист по духу –
Артем Веселый. Он написал очень мало, но проявил себя как мастер
удивительной и освежающей оригинальности. Он тоже орнаменталист, но его
орнаментализм на удивление свободен от книжности и «поэтичности». Проза
его энергична. Она вибрирует таким жизненным напором, что по
выразительности приближается к стиху. У него крайне своеобразный метод
построения вещей, чудесно соответствующий эффекту массовости:
воспоминание о том, как красные матросы гуляли в Новороссийске весной
1918 г. ( Вольница), – оригинальнейший шедевр, полифония голосов,
сливающихся в массовую картину огромной выразительности. Такого в
литературе еще не бывало, и это обеспечивает Артему Веселому совершенно
особое место.
Последний по времени величайший успех русской прозы – И. Бабель, который
обещает затмить всех послереволюционных прозаиков. Первый рассказ Бабеля появился в
1916 г. в Горьковской Летописии ничего особенного не обещал. После этого он исчез из
литературы на семь лет. В 1920 г. он принимал участие в польской кампании Буденновской
красной конницы. В 1923 г. в литературных журналах стали появляться его короткие
рассказы – и они сразу создали ему славу первоклассного писателя. Многие сегодня
считают его первым из молодых, и его слава дошла даже до эмигрантской печати. Самые
типичные для него рассказы – те, что войдут в книгу Конармия, – его впечатления от
службы в казацкой армии Буденного. Они очень короткие, редко больше чем в несколько
сот слов. В сущности, это журналистские впечатления – choses vues(то, что видел) – или
трагические анекдоты. Но рассказаны они со сдержанной силой, делающей их
подлинными произведениями искусства. Они героичны по существу, это фрагменты
огромного эпоса, которые ближе к старым балладам, чем к чему бы то ни было
современному. В связи с ними поминали Тараса Бульбу, героический казацкий роман
Гоголя; и в самом деле, Бабель не избегает самых традиционных красот, самого обычного
пафоса. Только он дает им новое обрамление. Его рассказы – о крови и смерти, о
хладнокровных преступлениях, о героизме и жестокости. Один из любимых его сюжетов –
191
единоборство. В нем всегда есть крупица иронии, которая не разрушает, а усиливает
героический пафос. Он любит предоставлять слово самим героям, и сочетание
великолепно воспроизведенного жаргона красных казаков, набитого диалектальными
нарушениями и плохо переваренными революционными штампами, с эпическим
масштабом их подвигов – характерно для Бабеля. Эта пряная смесь еще и приправлена
грубостью, исключительной даже и сегодня, когда несдержанность стала столь обычным
достоинством. Для Бабеля никакие табу не существуют, и самые грубые слова у него стоят
рядом с почти викторианской поэзией. Его мир – это мир вверх тормашками, где люди
живут по законам, весьма отличающимся от законов европейской гостиной, где так же