литературы, которые к общей тенденции общественной критики добавили
жестко догматическую систему объяснения литературных фактов, исходя из
экономической эволюции. Самый ранний из критиков-марксистов, Евгений
Андреевич Соловьев (1863–1905; псевдоним «Андреевич») обладал настоящим
критическим темпераментом, и его Философия истории русской литературы
(1905), несмотря на односторонность и узость, вполне читабельна и достойна
прочтения. Но средние марксистские критики и историки литературы являют
чрезвычайно жалкое зрелище. Критика и история литературы у Фриче,
Кранихфельда, Когана или Львова-Рогачевского – не что иное, как более или
менее ловкие упражнения в увлекательной игре: как прикрепить то или иное
литературное произведение к той или иной ступени экономического развития.
С тех пор, как победили большевики, марксистская критика обрела
официальное положение. Ее метод заключается исключительно в оценке
литературных произведений с точки зрения их политиче ского, общественного и
воспитательного воздействия и в присуждении отдельным писателям звания
«пролетарского писателя», «попутчика» или «контрреволюционера». Самый
видный из этих официальных критиков – Воронский, редактор Красной Нови,
которому нельзя отказать в некотором критическом чутье, поскольку ему
удалось, как редактору, создать очень хороший журнал. В критических статьях
Троцкого встречаются интересные замечания о «воспитательной» ценности
литературных произведений.
Но, если не говорить о нынешнем официальном положении марксизма,
«общественная» критика уже с 80-х годов стала терять значение, и ее адепты
поддались влиянию всякого рода ересей. В работах Нестора Котляревского
(род. 1863), например, интерес переносится с общественного развития на
социальную психологию, как у Брандеса, что, однако, не делает эту критику
лучше, чем критика Овсянико-Куликовского или Венгерова. Работы Иванова-
Разумника – любопытное скрещение «общественных» и метафизических забот.
Его «скифство» и отношения с Блоком и Белым для историка литературы
интереснее, чем его собственные исторические работы. Его История русской
общественной мысли(недавно переизданная в переработанном виде под
названием Русская литература XX в.) есть тщательно составленный
схоластический отчет о развитии индивидуализма (который он отождествляет с
социализмом), каковым история литературы и подменяется.
Общественная критика была созданием радикалов, но не их монополией.
Славянофильская и консервативная критика второй половины XIX века также
по большей части была общественной. Только немногие критики-консерваторы
были способны на подлинную литературную критику. Страхов, например, как
правило был в своей критике «общественен» и только изредка ( в Заметках о
Пушкине) рассматривал литературные факты как таковые. Величайшее
исключение – Константин Леонтьев, чья чудесная книга о Толстом является
единственнойподлинно литературно-критической за всю вторую половину
девятнадцатого столетия.
В эпоху, когда общественная критика была всемогуща в журналах и даже в
университетах, двое ученых параллельно трудились над созданием прочной
научной базы для изучения литературы: Александр Н. Веселовский (1838–1906)
заложил основание для естественной истории литературных форм и жанров, а
А. А. Потебня (1835–1891) исследовал глубинные связи поэзии с природой
197
языка. Но влияние Веселовского ограничилось изучением средневековой
литературы и почти не распространилось за пределы университетов. Идеи
Потебни были в значительной степени извращены его учениками. Они также
остались достоянием академических кругов и оказались плодотворными в
основном для изучения фольклора. В литературной критике его влияние
сказалось на работах Горнфельда (р. 1867), в течение многих лет единственного
сотрудника радикальной прессы, писавшего о литературных фактах и реалиях,
а не о социологических и журналистских абстракциях.
«Эстетическое возрождение» восьмидесятых годов благоприятствовало
возрождению чисто эстетической критики, и такое возрождение до из вестной
степени имело место. Но хороших «эстетических критиков» было немного.
Забавный и свирепый Буренин выродился в профессионального Зоила,
специализировавшегося на травле каждого молодого писателя и на осмеянии
каждого нового направления. Лучшим критиком, выступившим в 80-х гг., был
С. А. Андреевский, чья книга Литературные чтениястала важной вехой в
освобождении русского читателя от чисто общественных мерок в литературе.
Но не так-то легко было освободить русскую литературную критику от
внелитературной опеки. Закат общественной критики совпал с подъемом
критики метафизической. Первым, применившим метафизический метод
интерпретации, был Владимир Соловьев. Этот писатель, вдобавок к прочим
своим достоинствам, обладал еще и острым, хотя и ограниченным
критическим чутьем, и его заметки о русских «викторианских» поэтах (в
энциклопедии Брокгауза) всегда интересны. Но самая выдающаяся из его
критических работ – статья Поэзия Тютчева(1896), которая, вероятно, есть
высшее достижение метафизического метода в критике, поскольку здесь
концепция крепко посажена на факты и развивается с убедительной
логичностью. Соловьевская интерпретация поэзии Тютчева перевернула
представление об этом поэте и глубоко запечатлелась в умах мыслящей России.
Метафизическая критика процвела в руках «религиозных философов» и
кое-кого из символистов. Первым выдвинул ее теории Волынский. В своей
книге о русских критиках (1896) он осудил их за отсутствие философского
взгляда и осуществил свою теорию на практике в книгах о Лескове и о Бесах
Достоевского ( Книга великого гнева). Великими мастерами метафизической
критики были Розанов, Мережковский, Гершензон и Вячеслав Иванов. Розанов,
без сомнения, был величайшим. Его интуитивный гений даже в самых своих
заблуждениях с невероятной остротой видел то, что было скрыто от прочих, и
некоторые его страницы, особенно о Гоголе, принадлежат к высочайшим
достижениям высокой критики. Но он никогда не бывает заинтересован в
первую очередь в литературных ценностях, и его книги – философия, а не
критика. Ценные главы и страницы можно найти у Мережковского (особенно в
первой части Толстого и Достоевского), у Гершензона ( Мудрость Пушкина) и у
Иванова (статьи о Достоевском и о пушкинских Цыганах), но в целом метод
этот совершенно неудовлетворителен, потому что подчиняет критикуемого
писателя метафизическим воззрениям критика. Работы критиков-метафизиков
могут быть (и часто бывают) великолепной литературой и первоклассной
философией, но это не критика.
Метафизический метод был усвоен многими молодыми авторами, особенно
в десятилетие после первой революции и существует и сейчас, хотя мода на
него миновала. Плодовитым критиком этой школы был рано начавший свою
деятельность несчастный Александр Закржевский (1889–1918), чьи
многочисленные книги, выходившие перед революцией, хотя и не отличались
пониманием разбираемых авторов, характерны для того образа мыслей,
198
который напоминает «подпольного человека» Достоевского и был в то время
очень распространен среди интеллигенции.
Символисты не основали собственной критической школы, как не
основали и прозаической. Из поэтов, занимавшихся критикой, Иванов был
чистым метафизиком. Бальмонт и Анненский писали лирические рапсодии в
импрессионистском духе – Бальмонт пресно-риторические, Анненский