Что «очень-очень» — я так никогда и не узнал, ибо тут глаза бедняжки наполнились слезами, и леди Бум, закричавши: «Вот еще! Чтоб я этого не видела», — потащила ее за рукав вверх по лестнице. Но леди Фанни храбро подошла ко мне, своей маленькой ручкой изо всех сил стиснула мою руку и так мило сказала: «До свидания, дорогой мистер Титмарш», — что, вот не сойти мне с этого места, я покраснел до ушей и весь затрепетал.
Едва она ушла, я живо нахлобучил шляпу и вышел из дверей, чувствуя себя гордым, как павлин, и храбрым, как лев, и одного мне хотелось, чтобы который-нибудь из этих спесивых, ухмыляющихся лакеев позволил бы себе малейшую неучтивость, тогда бы я с наслаждением влепил ему оплеуху да велел бы нижайше кланяться хозяину. Но ни один из них не доставил мне этого удовольствия; и я ушел и мирно пообедал тушеной бараниной с репой у себя дома в обществе Гаса Хоскинса.
Я не счел приличным рассказывать Гасу (который, между нами говоря, весьма любопытен и большой охотник посплетничать) подробности семейной размолвки, коей я был причиной и свидетелем, и лишь сказал, что старая леди («Они пэры Бум, — ввернул Гас. — Я сразу пошел и поглядел в книге пэров»), что старая леди оказалась мне родней и пригласила меня прокатиться по Парку. На завтра мы, как обыкновенно, отправились в должность, и уж, можете быть уверены, Хоскинс рассказал там все, что произошло накануне, да еще порядком присочинил; и странное дело, хотя случай этот как будто ничуть не заставил меня возгордиться, скажу по совести, мне все же льстило, что наши джентльмены кое-что прослышали об этом моем приключении.
Но вообразите, как я был изумлен, воротившись ввечеру домой, когда, едва увидев меня, моя квартирная хозяйка миссис Стоукс, ее дочь мисс Селина и ее сын Боб (юный бездельник, который дни напролет играл в камешки на ступенях церкви св. Бригитты на Солсбери-сквер), все они торопливо кинулись вперед меня по лестнице на третий этаж и прямиком в наши комнаты, где посреди стола, между наших флейт, с одной стороны, и моего альбома, Гасова «Дон-Жуана» и Книги пэров с другой, я увидел вот что:
1. Корзину с огромными персиками, румяными, как щечки моей милой Мэри Смит.
2. Таковую же с большущими, отборными, ароматными, тяжелыми на вид гроздьями винограда.
3. Гигантский кусок сырой баранины, как мне показалось; но миссис Стоукс сказала, что это олений окорок, да преотличный, такого она и не видывала.
И три визитные карточки:
Вдовствующая графиня Бум
Леди Фанни Рейкс
Мистер Престон
Леди Джейн Престон
Граф Типтоф.
— А карета-то какая! — воскликнула миссис Стоукс, — Карета какая… вся как есть в коронах! А ливреи-то… и два эдаких франта на запятках, бачки у них рыжие, а штаны в обтяжку из желтого плюша; а в карете старая-престарая леди в белом капоре, а с ней молоденькая в большущей шляпке из итальянской соломки и с голубенькими лентами, а еще эдакий рослый, статный джентльмен, сам бледный и бородка клинышком. «Не откажите в любезности, сударыня, сказать, здесь ли живет мистер Титмарш?» — спрашивает молоденькая эдаким звонким голоском. «Как же, как же, миледи, — говорю я, — да только сейчас он в должности. Западно-Дидлсекское страховое общество, на Корнхилле». «Чарльз, — эдак важно говорит джентльмен, — выносите провизию». — «Слушаю, милорд», — говорит Чарльз и выносит мне эту самую оленью ногу, обернутую в газету, на фарфоровом блюде, вон как она и сейчас лежит, и две корзины с фруктами в придачу. «Будьте добры, сударыня, — говорит милорд, — отнесите все это в комнату мистера Титмарша и скажите ему, что мы… что леди Джейн передает ему поклон и просит его принять это». И протянул мне эти самые карточки, и вот это письмо, запечатанное, и на печати корона его светлости.
И тут миссис Стоукс протянула мне письмо, которое, к слову сказать, моя жена хранит по сей день:
«Леди Джейн Престон поручила графу Типтофу выразить ее искреннее сожаление и огорчение оттого, что вчера она лишена была удовольствия отобедать в обществе мистера Титмарша. Леди Джейн в самом скором времени покидает Лондон и уже не сможет в этом сезоне принять своих друзей у себя на Уайтхолле. Но лорд Типтоф льстит себя надеждой, что мистер Титмарш соблаговолит принять скромные плоды сада и угодий ее сиятельства и, быть может, угостит ими своих друзей, чье достоинство он умеет столь красноречиво защищать».
К письму была приложена записочка следующего содержания: «Леди Бум принимает в пятницу вечером, 17 июня». И все это свалилось на меня оттого, что тетушка Хоггарти подарила мне бриллиантовую булавку!