По этой причине некоторые российские самодержцы, а именно Екатерина II в конце восемнадцатого века и Александр II в шестидесятых годах девятнадцатого века, в действительности пытались создать или укрепить то, что Монтескье называл “промежуточными сущностями”, то есть самоуправляющимися собраниями дворян и горожан с прямой ответственностью за местное правление. Другие же, например Павел I и Николай I, считали, что эти собрания преследуют собственную выгоду и приводят к раздроблению страны, и стремились сдерживать их деятельность и управлять ими с помощью особых государственных чиновников, контролируемых центром. История правления Российской империи, начиная от Петра I до революции 1917 года, во многом и объясняется такого рода колебаниями между местной автономией и жесткой централизацией, между поддержкой местной элиты и недоверием к ней.
Появление радикальной интеллигенции в девятнадцатом столетии было в определенном смысле неестественным следствием этих неудовлетворительных отношений. Большинство радикалов происходили из тех социальных слоев, из которых царское правительство пополняло ряды чиновников центрального и местного аппаратов — мелкое дворянство, священнослужители, армейские офицеры и специалисты. Все они, как правило, проходили через ту же образовательную систему, что и государственные служащие. Они исповедовали те же идеалы, что и часть бюрократии, стремящаяся к переменам: прогресс, равенство, материальное благосостояние для всех, уничтожение привилегий. Однако, будучи разочарованными иерархичностью и авторитарностью государственной службы, а также полным несоответствием реальности идеалу, они, как правило, еще в студенческие годы изменили свое мировоззрение и приняли на вооружение революционную идеологию.
В отсутствие истинно консервативной политической теории и при недостатке поддержки со стороны независимой церкви российское имперское государство часто оказывалось крайне уязвимым при столкновении с активистами революционного движения. В сущности, собственные идеалы государства были отняты его оппонентами, и в результате правительство оказалось покинуто теми, на кого в нормальных условиях оно должно было бы опираться. Даже Достоевский, писатель консервативных взглядов, сказал однажды, что, если бы он знал о том, что революционеры собираются взорвать Зимний дворец, он бы не сообщил о заговоре полиции из боязни, что его сочтут доносчиком. Совершенно не обязательно одобряя сам терроризм, дворяне и представители свободных профессий иногда сочувствовали мировоззрению террористов. Так, например, безупречно либеральная партия кадетов в 1906 году отказалась публично заклеймить терроризм, опасаясь дискредитировать себя в глазах общественного мнения. Таким образом революционерам удалось создать своего рода “альтернативную общественную структуру”.
Это ничуть не облегчало практическое разрешение проблем, стоявших перед радикалами. Было абсолютно непонятно, как им добиваться достижения своих целей. Александр Герцен, по-видимому, первый бескомпромиссный российский социалист, полагал, что ядром нового общества должна стать крестьянская община, но его суждения о том, нужна ли для этого революция и какой ей быть, отличались противоречивостью. Михаил Бакунин настаивал на том, что единственно важным является поднять народные массы на восстание, и это само по себе очистит и уничтожит зло существующего общества, оставив людям свободу импровизации. Напротив, Петр Лавров надеялся, что революция вообще не понадобится. Он чувствовал, что образованные слои общества имеют долг перед народом, поскольку своим образованием они обязаны его тяжелому труду. Они должны заплатить этот долг путем “хождения в народ” и передачи народу плодов образования, обучая народные массы тому, как они могли бы создать истинно гуманное общество на основе собственных Структур: мира и артели. В семидесятых годах девятнадцатого века несколько сотен студентов попытались реализовать на практике взгляды Лаврова, выучившись ремеслам и надевши толстовки и валенки, чтобы жить в деревне, торговать и распространять правильное учение. Большинство, хотя и не все крестьяне, встретили их с непониманием и с некоторым подозрением: в то время по крайней мере их вера в “царя-батюшку” была все еще не поколеблена. Многие из студентов-идеалистов, “ходивших в народ”, окончили свой путь в тюрьме.