Песни БГ превращают диалог с культурно-историческим прошлым России. В нем уже не разобраться, туда уже не въехать. БГ "чувствует себя в тысячелетии мировой истории" и совсем чуть-чуть в конце XX века на территории нашей страны. Высоцкий, Окуджава, Галич - все они ощущают себя детьми России и ее больной истории, и им, а не кому-нибудь, расплачиваться за ее грехи. Кто-то встает в непримиримую оппозицию к обществу и поет о жертвах террора (Галич). Но кому-то сквозь кровавое облако сталинщины еще грезятся девственные ленинские политкружки, кто-то еще вдохновляется героикой гражданской войны.
Высоцкий, незнакомый с традицией американского блюза, создает по духу его русский эквивалент. Ему первому удалось соединить поэзию и гитару. Отныне гитара окончательно входит в закон - до этого она выполняла роль подыгрывающего инструмента кабацких песен (был еще поэт Игорь Северянин, который распевал свою гнуснейшую лирику под гитарные переборы).
Высоцкий был герой, преследуемый нашими национальными чудовищами, о которых он пел как о злом Роке и горькой Судьбине, искавший спасение в светлых мотивах богатырской сказки. Он создал свой законченный эстетический мир, Российский Блюз. Такие его вещи как "Банька" или "Все не так ребята" вряд ли по своей мощи смогут сравниться с чем-то в русской музыке, исключая Шаляпина. Начав с фольклорных сказок, Высоцкий дальше всех зашел в мир русской песни, дойдя до рекрутских плачей, коснувшись магических глубин этого песенного мира. Некоторые его поздние песни сродни заклятиям и заговорам. От традиции, распаханной Высоцким, будут питаться еще многие и многие. Такие люди как Юрий Шевчук, Саша Башлачев, Гарик Сукачев или Чиж - одни из его очевидных духовных наследников.
Булат Окуджава ближе всех подошел к тому, что можно назвать российским госпел, то есть церковным пением. Его песни молитвенны, в его голосе присутствует благодать. Фактически, его песни могли бы звучать в церкви. В свое время они и создавали какие-то невидимые церкви, собиравшиеся на часок у бобинного магнитофона с поскрипывающей лентой.
Александр Галич пел романсы, и петь он мог только об одном: как в России убивали людей. Галич, сам будучи преуспевающим сценаристом, был насмерть ранен этой историей - и не мог петь ни о чем другом. И в его голосе есть благодать.
Но в целом, авторская песня кровно связана с обществом и его историей. Она не мыслит себя вне страны, вне национальной привязанности. Рок-н-ролл - вне истории, и его сознание лежит в совершенно другой системе координат:
Как художник БГ находится вне исторического времени, у него свое время. Его нелюбимый исторический деятель, как он написал в анкете рок-клуба, какой-то жестокий китайский император. Им мог оказаться Цезарь Борджиа, или Нерон, или Сталин - неважно. БГ сбрасывает с себя груз истории своей страны и пытается жить вне "страшного царства слов". Он мог петь Вертинского о мальчиках, павших в Первую империалистическую, и в его устах эта песня была не о гражданской и даже не об афганской войне, но о Войне. "Неважно какая война, главное, что на ней убивают"...
Когда Дорз пели "Неизвестного Солдата" - THE WAR IS OVER - прямо на концерте рождались люди, для которых война была закончена, здесь и сейчас. Она останавливалась в сознании. The Doors stop the fucking War. Вьетнам останавливается усилием сознания - может быть, это главное послание Дорз.
Не хиппи остановили Вьетнам или Афган, просто в их сознании уже свершилось то, что реально произойдет с выводом войск. И больше воевать за родину-мать никто из нас не пойдет. Мать-алкоголичку давно уже пора было лишить прав материнства.
Забвение культуры своей страны Аквариумом было предопределено диалектикой самой культуры. Наряду с культурно-исторической памятью, в иные эпохи особенно благоприятно послать все на фиг и вообразить себя новым Адамом. Хитроумный вестник блага не обходится без толики забывчивости.
Этого требует, наконец, его нормальная физиология. В этом смысле физиологична сама культура, если ее рассматривать как единый организм. Человек, который провел длительный срок в безобразной неволе, чтобы жить дальше - отгоняет видения прошлого. Иначе, разгораясь и разгораясь, поддерживаемые кислородом памяти, они поглотят его в своем огне. Рок-н-ролльное поколение нашло тот безотлагательный выход за пределы исторической обремененности, который требовала физиология культуры. Оно поспешило забыть историю своей страны. Через пять лет оказалось, что эту историю не помнит никто.