Во время первого заседания фракции ХДС Аденауэру наконец удалось отделаться от Большой коалиции с СДПГ и провести на должность президента своего фаворита, либерала Теодора Хойса. И это был удачный выбор. Когда депутат Курт Георг Кизингер попросил слова и озвучил свои сомнения в отношении кандидатуры Хойса: «Хойс, он ведь просто любезное ископаемое времен Веймарской республики». Другой участник встречи парировал: «А кто же тогда Аденауэр?» Хойс поднялся и ответил: «Господа, для меня неожиданным является тот факт, что вы считаете меня любезным». Громкий смех помог не разгореться начинающейся ссоре. Но замечание Кизингера обратило внимание на то, что эти двое были представителями политического поколения Веймарской республики, и именно они должны теперь заботиться о том, чтобы Бонн не превратился в Веймар. Поскольку политиков не хватало из-за войны и того, что большинство населения состояло в НСДАП, основателями Федеративной республики закономерно стали два вышеупомянутых пожилых господина.
Лишь 15 сентября, в день выборов бундесканцлера членами парламента, Аденауэру стало ясно, как непрочна еще его власть. С трудом ему удалось удержать фракцию к своих руках, причем ситуацию вновь спасла шутка. Я диктатор, — заявил он после напряженных дебатов депутатам ХДС, — но с сильным демократическим уклоном». Последовавшие вслед за этим пленарные выборы окончились с легендарным результатом, который в период боннской демократии ни разу не повторился. Хотя у коалиции чисто математически было голосов на семь больше, чем необходимо, канцлер достиг лишь необходимого большинства в 202 голоса. Разумеется, сам он голосовал за себя, как откровенно признался позже. Пара ненадежных людей из собственной партии чуть не стоили Аденауэру поста канцлера. Итак, его власть все еще зиждилась на непрочном фундаменте.
Через пять дней он выступил со своим первым правительственным заявлением. Оно было готово лишь в самый последний момент, и позже это стало укоренившейся привычкой Аденауэра. Но тот, кто ожидал новой захватывающей «речи о крови и слезах», был разочарован. В том, что говорил Аденауэр, было мало воодушевления, и звучало это почти как пункт обязательной программы: «Разделение Германии — и мы уверены в этом — когда-нибудь закончится». Правда, направление развития Германии Аденауэр обрисован в этой речи очень неопределенно: «Мы не сомневаемся в том, что но нашему происхождению и взглядам мы принадлежим к западноевропейскому миру». Он предостерегал, что «для немецкого народа не существует иного пути», чем «снова стремиться вверх» вместе с силами Альянса. Редко когда правительственное заявление представляло собой такое неприкрытое волеизъявление и редко когда удавалось настолько непоколебимо следовать ему. При этом объединение с Западом в 1949 году не нашло единодушного одобрения как среди населения, так и внутри партий. Напротив, Аденауэр провозгласил смелую программу, и ее успех зависел от результатов последующих четырех лет.