Все эти репрессия и гонения -на которые наконец стало обращаться все чаще и чаще внимание и думской трибуны, как на крайний предел абсурднейшей националистической политики — создают специфическую атмосферу вокруг российского украинства. Не будучи в состоянии убить украинского движения, которое на всяком шагу обнаруживает свою жизненность — в наростами сознательности украинских масс, в распространении национального сознания, в росте литературы, распространении книги, в всевозможных откликах на события, затрагивающие национальное самочувствие, — они дают постоянно чувствовать непрочность всех этих приобретений, осязать дамоклов меч усмотрения, висящий над всеми сколько-нибудь конкретными формами и держать украинское общество в постоянно напряженном, тревожном и неизбежно-раздраженном состоянии.
На протяжении последнего десятилетия (1904—1913) украинская жизнь в России сделала большие успехи. Это бросается в глаза и в литературе, где на ряду с рядом выдающихся талантов образовались кадры литературных работников вместо прежних любителей-одиночек, это чувствуется и в подъеме политической и общественной жизни, — бурный период 1905—1906 гг. не прошел бесследно, создав совершенно новое самочувствие, резко отличающееся от настроений последней четверти XIX в. Политический момент начинает все более определенно проявлять
896. @
себя во всякого рода общественных организациях, стремящихся опереться на широкие общественные круги, на народный массы (взять для примера кооперативное движение, широко развивающееся на Украине). Но политика репрессий и запрещений продолжает в сильнейшей степени парализовать ту организацию общественной самодеятельности, которая дала выход галицкой Украине из тупика политических отношений, и делает положение «Великой Украины» российской и сейчас более тяжелым даже в сравнении с малой Украиной австрийской, несмотря на все тяжелые условия существования этой последней.
Необходимость перестройки России не только в плоскости гражданской и политической свободы, но и в плоскости широкого национального самоопределения дает себя чувствовать живо и настоятельно все более широким общественным кругам.
Литература, Моя книга «Освобождение России и украинский вопрос» 1907, брошюра «Украмнство в России» (оттиск из 2 иэд. «Очерка»), 1906, для галицких отношений много ценного в издании Наук. тов. им. Шевченка: Студии э поля суспиальных наук и статистики. О литературном движении: Франко, Молода Украина (1910). Для Буковины: С Смаль-Огопьский Буковинська Русь, 1897. Для Угорской Руси: В Лукич, Угорська Русь 1887, Еган: Економичне положение руських селян в Угорищине, 1901. Для современного положения украинства — обзоры в журнале Литературно-Науковий Вестник*. «Украинская жизнь», также сборник С. Ефремова «Зарик» 1912.
МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ ГРУШЕВСКИЙ
АВТОБИОГРАФИЯ
Я происхожу из старинной, известной с XVIII века, но бедной духовной ремьи Грушин («Группе»), позднее Грушевских, которые проживали в Чигиринском порете. Выли это в основном дьячки, пономари, НО деду моаму Федору удалось стать священником и переехать под Киев, в сало Лесники («ЛЗеникЬ), и это помогло моему отцу Сергею выйти на дорогу. Хотя он рано остался сиротой, но благодаря энергии и способностям получил высшее образование и, не принявши сан священника, отдался педагогической деятельности. Сначала был «профессором» в семинариях переяславско-полтавской и киевской, потом директором народных ШКОЛ на Кавказе, а будучи автором одного популярного Я России учебника славянского языка, не только мог обеспечить вам, детям, возможность. не заботясь о хлебе изсущврм, отдаваться научной работе смолоду, но и оставил поела себя значительное наследство — в большей части предназначенное .им в основном на гуманитарные цели (стипендии и школу),
Мать — Глафира Онокова (правильно Ороцкевич) — происходила из широко известной в юго-западной Киевщины священнической семьи. Я был их старший сын, рожденный 17 сентября старого стиля 1880 года в Холме, где отец тогда был (очень мало) учителем «греко-униатской» гимназии. Я вырос ив Кавказе, куда отец переехал в 1860 году: в Ставрополе (1870—1878), потом во Владикавказе, изредка приезжая на Украину, Однако, под впечатлением рассказов отца, что сохранил теплую привязанность до всего украинского ^ языка, песен, традиций, у меня рано пробудилось и развидоеь национальное укеращщое чувство, поддержанное книгами, теми редкими поездками на Украину, что навелось потому в ареоле далекой «отчиввы», и контрастом чужеплеменной н иноязычной «чуживы», Рано полюбив читать, лишенный в дететве товарищей, оторванный от земли, я рос замкнутым в себе, среди мечтаний и фантазий.
В тифлисской гимназии, куда я был принят в 1880 году, я в восторгом читал все, что мог найтч ш истории литературы и этнографии Украины, и, закрепив книжными источниками то знание украинского языка, которое получил дрма, стал пробовать рвои силы в белетристцке прозе и стихах. В1884 году и отправил первые свои пробы пера Исвдру
398 №
Семеновичу Левицкому-Нечую, адрес которого нашел в «Очерках истории украинской литературы Петрова. Поощренный им, я и дальше работал над совершенствованием своего языка и литературного мастерства; в этот период были напечатаны мои рассказы:«Бех-аль-Дджугур», написанный в начале 1885 года под влиянием сведений о тогдашней Суданской компании, подогретых блискими — кавказскими впечатлениями (напечатан в «Деле» летом 1885 года), «Бедная девушка», написанный под впечатлением близких мне отцовских рассказов о жизни сельского учительства (они перепечатаны в сборнике моих рассказов; опубликованные против моей воли первые литературные опыты 1884 года не были в нем повторены).
Моей мечтою того времени стало со временем сделаться украинским литератором, издателем и — ученым. Уже тогда украиноведение явилось для меня будущей специальностью, только я колебался, с какого боку подойти к нему — то ли от славиотики, то ли ОТ истории. Монографии Костомарова, «Записки о Южной Руси* Кулиша, сборники Максимовича и Метлинского, «История Сечи» Скальковского, «История славянских литератур» Пипина, первые ежегодники «Киевской Старины», перечитанные мною в 1881-1885 годах, послужили путеводными нитями моих интересов и планов. Наконец история взяла верх над славистикой; полемика о началах Руси: разные теории княжой Руси, полемика славянофилов с западниками, теории начал козачества, не говоря о спорах украинофилов с централистами, запреты и препоны украинской литературы и национального развития вызывали у меня, гимназиста V-VII класса, огромный интерес. Я читал в этой области много, выбирая себе из всего прочитанного, без чужого влияния (между учителями или знакомыми в Тифлисе не было никого, кто мог меня проконсультировать по этой проблеме), главные идеи истории, и, собираясь в университет, владел солидным запасом фактических и теоретических знаний.
Тем сильнее мечтал я скорее попасть в Киев, который представлялся мне светочем украинской научной и литературной работы; но отец, побаиваясь моего украинского запала и напуганный тогдашними студенческими «историями», долго не соглашался на это и дал согласие, только взяв с меня обещание, что я не буду участвовать в любых студенческих кружках.
Те годы, 1886—1890, когда я проходил университетский курс (на филологичном факультете), были смутными годами российских университетов, и киевский не составлял исключение. Главным предметом была классическая филология, все остальное, ограниченное общими курсами, было на втором плане. Эти предметы не много могли добавить к тем знаниям, который приносил с собой хорошо подготовленный гимназист.