К сожалению, результат и обещания разительно отличались. Операция проводилась под местным наркозом, это не избавило Пегги от сильной боли, и она попросила прекратить операцию задолго до ее фактического завершения.
Пегги была страшно огорчена результатом, и это чувство сопутствовало ей всю жизнь. Она избегала фотографироваться в профиль, ненавидела свой нос, по-настоящему страдала. Люди, окружающие Пегги, не были особенно деликатны в высказывании своих впечатлений и часто давали ей обидные прозвища, смеясь над ее носом, сравнивая его то с картофелем, то с баклажаном.
Дело усугублялось еще тем, что Пегги любила выпить, и нос, в зависимости от количества выпитого, приобретал различные оттенки – от красного до лилового, на нем проступали прожилки, – в целом, это было малопривлекательное зрелище.
Пегги все еще жила дома, но в своих мыслях и желаниях она находилась весьма далеко, она чувствовала, что вскоре покинет Штаты, отправится туда, откуда ее предки начинали свой путь – в Европу.
«Двадцатые ревущие годы», как их называли в Америке, были периодом становления нового послевоенного поколения. Недавняя революция в России, война, в которой американцы принимали участие, расшатали прежние моральные устои, низвергли идеалы. Сама Америка тогда, в 20-е годы, была молодой страной – ей было всего 140 лет от роду.
Все начиналось заново, отвергалось старое, женщины спешили громко заявить о своей самостоятельности, избирая для этого подчас нелепые формы протеста. Начиналось с внешних проявлений – юбки сразу стали короче, макияж – вызывающим, женщины начали открыто курить, посещать злачные заведения.
Нью-йоркский Гринвич-виллидж стал прибежищем художников, актеров, поэтов – всех тех, кто причислял себя к артистической богеме. Их привлекал низкая арендная плата, удаленность от центральных магистралей. Молодые люди жили коммунами, нравы были свободными. Приехав туда, можно было увидеть молодых женщин и мужчин, которые разукрашивали яркими красками лица, тела, женщины красили губы черной помадой, волосы – яркой зеленой, синей, фиолетовой красками.
Эпохи сменялись удивительно быстро. Пегги и ее ровесники родились в викторианскую эпоху, к 20-м годам они уже были представителями поколения джаза. Затем, с легкой руки Гертруды Стайн, их стали называть «потерянным поколением». Они стремились вырваться из окружающего их узкого мирка с задернутыми шторами, стремились туда, где звенит Вечный Праздник – в Париж!
АМЕРИКАНЦЫ В ПАРИЖЕ
Пегги несколько раз была в Париже. Но это было в детстве, под присмотром гувернанток, а сейчас, когда она стала самостоятельной молодой дамой, все приобрело иной оттенок. Она приехала в Париж весьма состоятельной особой – Флоретт определила ей годовое содержание в размере 22 тысяч долларов. Это была солидная сумма денег. В то время курс доллара по отношению к франку был весьма выгодным: один доллар стоил двадцать франков. За пять долларов в день можно было жить безбедно в хорошем отеле. Эта цена включала также обильный завтрак и транспортные расходы.
Обитатели Гринвич-виллидж стремились в Париж, он им представлялся Меккой искусства, свободной любви, жизни, лишенной отягощающих условностей.
Термин «потерянное поколение» как нельзя более точно определяет молодых послевоенных американцев, эмигрировавших в Европу. Если быть точным, эти слова Стайн позаимствовала у механика из автомобильной мастерской. Так он, сердясь, называл своих молодых помощников.
Гертруда Стайн – писательница-американка, ставшая патроном молодой артистической богемы, организовала у себя салон, куда приходили Пикассо, Матисс, Кокто, Дюшамп, Эрнест Хемингуэй и Скотт Фицджеральд, Эзра Паунд, Т. С. Элиот и другие.
Гертруда Стайн прибыла в Париж в 1903 году, она была одной из первых собирательниц произведений современного искусства. В ее парижском доме на 27 rue de Fleurus, переполненном картинами, скульптурами начинающих и уже признанных художников, собирался цвет парижской богемы. Каждый уважающий себя художник считал своим долгом посетить салон мадам Стайн. Тут он находил поддержку, получал множество ценных советов, отсюда, как из гнезда, вылетели, расправив крылья, многие художники, ставшие впоследствии знаменитыми.
Хемингуэй вспоминал, как Гертруда Стайн, чей бюджет был довольно скромным, говорила, что в то время одежда и картины стоили примерно одинаково. «Никто, кроме очень богатых, не может себе позволить и то, и другое. Если ты не обращаешь внимания на моду и на то, как ты одет, то вполне можешь собрать приличную коллекцию современной живописи», – говорила Гертруда и, действительно, не обращала внимания на свою одежду. Все, кто описывал ее внешность, отмечали, что одета она была всегда в одно и то же старое черное платье, края которого изрядно пообтрепались.