Мария не совершила удивительных деяний, достойных святого. Она вышла замуж, родила четырех сыновей, была добра к рабам и крестьянам и умерла от побоев мужа — вот и вся ее несложная женская судьба. И надо думать, именно заурядность ее жизни особенно способствовала пробуждению сочувствия и жалости читательниц и слушательниц. «Обмирщение» агиографии конца IX — X в. проявляется и в том интересе к воинам и особенно к полководцам, который обнаруживают некоторые агиографические памятники. В «Житии Василия Нового» с большой симпатией обрисован Константин Дука — полководец, которого автор наделяет сказочными чертами: нет такой силы, что могла бы противостоять ему, а когда он стремительно летит на сарацинов, из ноздрей его скакуна вырывается пламя. Герой «Жития Евдокима»9 — тоже полководец, о религиозных подвигах которого агиограф ничего не знает. Но зато он рассказывает, что Евдоким был похоронен (вопреки христианскому обряду) в пышной одежде «стратопедарха».
Более позднее «Житие Луки Стилита»10 (ум. в 979 г.) по форме представляет собой легенду о святом столпнике, проявившем чудеса терпения. И вместе с тем житие переносит нас в среду мелких вотчинников, знакомит с бытом и образом мыслей византийского рыцарства. Родители Луки названы «благородными»; они богаты и даже во время голода располагают запасами хлеба и кормов для скота; в то же время они занесены в стратиотские списки и обязаны нести военную службу; со стратиотской службыначинает свой жизненный путь и Лука, надменно отказывающийся от государственных продуктовых выдач и питающийся присланными из дома яствами.
Агиограф Луки, которому, по всей вероятности, близки интересы византийского рыцарства, развивает во введении к житию своеобразную теорию о различии ступеней святости: он говорит о необходимости «различать многообразие состояний, ведущих к небесному». Низшую ступень занимает толпа (πληδος), которая ограничивается только строгим исполнением заповедей. Довольно значительное число лиц стремится превзойти установленное в заповедях: одни из них живут среди мирского, но не испытывают вреда от общения с миром, другие же принимают монашество и обитают в киновиях. Третья ступень — это те немногие, которые выбирают отшельническую жизнь, совершенно отказываясь от мира. И уже совсем мало тех, кто идет дальше отшельничества: они, оставив землю, живут на столпах, подобных башням, в чистом воздухе, среди птиц.
Интерес с святым воинам и проникновение в агиографию откровенно аристократического принципа иерархии в отношении к богу, по-видимому, связаны с теми сдвигами в идеологии, которые порождались обособлением касты стратиотов и активизацией внешней политики империи. На агиографию, несомненно, оказывала воздействие воинская повесть, расцветающая в конце IX — X в.11
Для переходного периода, каким в сущности являлось X столетие, весьма показательно смещение литературной манеры, нарушение традиционной эстетической системы. Художник, нащупывая какие-то новые приемы художественного отображения действительности, тем не менее не порывает с привычными для негооценками окружающего мира и своей личности.
Таков Иоанн Камениата, незаметный фессалоникский клирик, автор книги «Взятие Фессалоники»12. Он говорит о себе как о «человеке неискушенном и непривычном к сочинительству»; он смотрит на мир с традиционно-религиозной точки зрения и, не колеблясь, объявляет несчастья своего города возмездием за грехи (хотя он все-таки с трудом может понять, почему участь грешников разделили чистые помыслом монахи); он изображает врагов-арабов как одержимых злым духом, а их страну как царство Антихриста. И вместе с тем Камениата как бы объединяет хронику и житие: предмет его описания исторический, а манера письма агиографическая, с ее интересом к будничным деталям, с ее сознательным отказом от приподнято-героического повествования. Но так как Камениата рассказывает не об одном десятке мучеников, а о целом городе, разгромленном и разграбленном, о тысячах пленников, увозимых на арабских кораблях, события приобретают обостренную трагичность, подчеркнутую наивным вниманием к обыденным мелочам. К тому же Камениата не только писатель, но и участник событий; он рассказывает о мучениках, но он и сам мученик вместе со своей родней. Повествование становится мемуарным, и оттого еще более напряженным оказывается восприятие бедствий.