Глава 4. ГОСУДАРСТВО И ЦЕРКОВЬ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ IX—X В. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ
Начиная с VIII в. византийское государство постепенно укрепляется, центральный аппарат все более усиливается (см. выше, стр. 35), и к X в. создаются классические формы византийской государственности. Государственный аппарат в эту пору пытался контролировать все проявления экономической, политической и культурной жизни страны. Централизованность государственного управления коренным образом отличала Византию от современных ей феодально-раздробленных государств Западной и Центральной Европы и, наоборот, сближала ее с халифатом.
Однако всевластие центрального аппарата имело в Византии экономически и политически обусловленные пределы. С одной стороны, неразвитость путей сообщения и экономическая самостоятельность сел, затерянных в лесистых горах, или городов, ведущих полунатуральное хозяйство, ограничивали вмешательство константинопольских властей и создавали естественные предпосылки для сохранения элементов самоуправления; связь таких городов и сел с центром практически сводилась к уплате дважды в год налогов и к приему случайно нагрянувшего чиновника. С другой стороны, едва только византийское государство достигает, казалось бы, наивысшей степени централизации, как развитие феодальных институтов и хозяйственный прогресс провинциальных городов начинают подготовлять почву для грядущей раздробленности.
Идеологи византийского государства утверждали, что все византийское общество представляет собой некое единство — по их терминологии, общину (χοινοτης) — и что интересы этой общины стоят выше интересов отдельного человека. «Вы хорошо понимаете, — писал патриарх Николай Мистик, — что спасение общины принесет каждому спасение его частных интересов, но, еслиона погибнет, какая же останется защита для частного человека»? Общие интересы требуют и общих действий. «Как же еще помочь в общей беде, если только все не возьмутся за исправление бед в меру своих сил?»1
Но если государство — община, скованная общими интересами, то его подданных следует рассматривать как равных и равноправных граждан. Идею всеобщего равенства особенно детально развивал на рубеже IX—X вв. анонимный автор трактата, именуемого «Тактикой Льва»; он утверждал, что благородство человека определяется не его происхождением, не знатностью его предков, но его собственными заслугами и добродетелью.
Все граждане империи объявлялись детьми императора-отца. Императорские новеллы называют василевса справедливым отцом, который в равной мере любит всех своих детей2. Еще подробнее эта мысль развита в «Эпанагоге» (II, 1). «Император, — читаем мы там, — являет собой воплощение законности и общее благо для всех подданных. Он никого не преследует, руководясь враждой, но раздает награды в соответствии с добродетелью каждого».
Византийское учение о равенстве граждан имело идейные корни и в античных политических учениях, и в нормах римского права, и — в какой-то мере — в христианской этике, провозглашавшей равенство перед богом. Но влияние античных и христианских принципов могло осуществиться лишь потому, что социальная структура византийского общества давала для этого известные основания. В отличие от Запада, в Византии X в. еще не сложились замкнутые классы-сословия, чьи привилегиии обязанности передавались бы по наследству; хотя место человека в обществе определялось его принадлежностью к корпорации (стратиотов, цеховых мастеров, монахов, чиновников и т. п.), корпорации эти не стали недоступными для чужаков кастами. Возможность для отдельных выходцев из народа — благодаря случайности или настойчивости — подняться на самые высокие общественные ступени создавала иллюзию «демократичности» социальных порядков — иллюзию, закрепляемую официальной пропагандой.