В казаки принимали всякого. Нужно было только одно непременное условие – вера в Христа. Какая – все равно. Этого не спрашивали. Старая или новая, русская или не русская. Казаки в свое товарищество принимали и смелых татар, и турок, и греков, даже немцы попадали в казаки и быстро принимали все казачьи обычаи и становились настоящими казаками.
– В Бога веруешь? – спрашивали станичники пришлого человека.
– Верую.
– А ну перекрестись!
И татарин, и турок-магометанин принимали веру казачью, веру в Истинного Бога, и сливались с Донцами. Казаки, требуя веры, понимали, что только вера в Бога, глубокая и искренняя, даст мужество новому казаку перенести тяжелую жизнь среди военных походов и вечной опасности. Отсюда и пошли по Дону фамилии: Грековых – от греков, Татариновых – от татар, Турченковых, Турчаниновых – от турок, Жидченковых, Жученковых – от жидов, Грузиновых – от грузин, Персияновых – от персов, Черкесовых – от черкес, Сербиновых, Себряковых – от сербов, Миллеров – от немцев, Калмыковых – от калмыков, Мещеряковых – от мещерских татар, Поляковых – от поляков, но все они стали настоящими казаками, и только прозвания их напоминают, кто первый из их рода пришел на Дон.
Свободно, но и тяжело жилось казакам. Боролись они за славу казачью и ее ставили выше всего. В этой борьбе они забывали о всех радостях земных. В эти поры сложилась среди Донцов и поговорка – «хоть жизнь собачья, так слава казачья». И гордились казаки этою славой. Все земли нашему казачьему житью завидуют, – говорили они.
А жизнь была, действительно, тяжелая. В городках казачьих первое время совсем не было женщин, и казаки были безбрачны. Потом начали появляться женатые, но они не пользовались почетом среди казаков. Да и было их мало – один на сто. Умирали казаки, гибли от ран в стычках с татарами, а на место их шли из Руси новые молодцы. Шли лихие конники, меткие стрелки, ловкие лодочники, шли угнетенные, шли обиженные, шли озлобленные – шли готовые казаки. Первым казакам в их вечной тревоге, жившим среди неприятельской страны, некогда было думать о детях, и если у кого от пленной татарки или турчанки рождался ребенок, его некому было холить и воспитывать, и часто он умирал.
Потом, когда построены были по Дону городки: Раздоры, Монастырский и Кагальник, казаки стали больше жениться. Но и женитьба была особенная. Священников было мало, церквей по Дону почти не было. Весь Дон тогдашний был – как бы стан военный. Поэтому казак брал себе жену и объявлял перед атаманом и казаками.
– Ты будь мне жена!
– А ты – мне муж, – говорила избранница казачья.
И они жили, как муж и жена.
Но если мужу надоедала семейная жизнь – он выводил свою жену в праздничный день на майдан и объявлял перед казаками:
– Кому люба, кому надобна!? Она мне гожа была, работяща и домовита. Бери, кому надобна!
Казаки на Черном море
И если находился охотник жениться, то договаривались, за какую цену или за какие вещи, а иногда и просто за попойку отпускал муж свою жену. Если же никого не находилось, то просто отпускал муж свою жену на волю.
По мере того как прочнее оседали казаки по Дону, стали появляться по городкам и дети, которые росли в вечной тревоге бранной и с малых лет учились стрелять и ездить верхом, и тогда начал Дон уже шириться и расти и новыми своими казачьими детьми.
В те далекие времена, когда зарождалось казачество, не только детям, но и старым людям трудно было жить по Дону среди тревоги бранной.
Если страшен был крик «татары идут» для Руси, то там имели время собраться и изготовиться к бою, у казаков же этот крик означал немедленный бой. Часто успевали только поседлать и дрались уже в улицах, среди пламени пылающего казачьего городка. Тут некогда было думать о женщинах, о детях, о стариках. И потому в это тревожное, боевое время на Дону не было и стариков дряхлых.
Каждый казак, когда чувствовал, что за ранами, болезнями и старостью он становится плохим помощником в боях и походах, шел в ближайший монастырь Никольский, близ Шацких ворот, или Борщевский-Троицкий и там проводил остаток своих дней, или налагал на себя обет идти на поклонение пешком тысячи верст и шел в далекие Соловки на Белое море. И там, рассказывая про свои походы и про свои победы, он говорил, что лил кровь и провел всю свою жизнь на войне для того, «чтобы басурманская вера над нами не посмеялась, чтоб государевой вотчины пяди не поступитъся».