Выбрать главу

Да прокляты будуть владыки, архимандриты и игумены, котрыи монастыри позапустивали и фольварки соби з мист святих починили, и сами только з слуговинами и приятельми ся в них телесне и скотски переховувають; на мистох святых лежачи, гроши збирають; с тых доходов, на богомольци святии наданых, дивкам своим вино торгуют, сыны одиваеть, жены украшают, слуги умножают, барвы справують, приятели збогачують, кариты зиждут, возники сытые и единообразные спрягають, роскош свою поганськи исполняют. А в монастыри рик и потоков, в молитве к небесному кругу текущих, иноческого чина, по закону церковному, видити нисть, и мисто бдиния, писни и молитвы и торжества духовного, псы выють, гласять и ликують... Владыки бо безбожнии, вмисто правила и книжного чтения и поучения в закони Господни день и нощ, над статутами и лжею увесь вик свой упражняют и погубляють, и, вмисто богословия и внимания настоящого жития, прелести, хитрости человическия, лжи щекарства и прокураций диявольского празнословия и угождения ся учять... Сего ради ее глаголет Владыка Господь Саваоф: О горе моцным и преложоным (высоко поставленным) в лядской земли! не престанет бо ярость моя на противность их, и суд лукавства их и противления над ними учиню, и наведу руку мою на них, и роспалю бидами и искусом в чистоту... и будет крипость их яко паздерие згребное и дила их яко искры огнены, сжегуться беззаконници и гришници вкупи, и не будет угашаяй!»

Вслед за тем он нишет послание к предателям православия, Ипатию Потию, Кириллу Терлецкому, Леонтию Пелчицкому, Дионисию Збируйскому и Григорку, как называет он Гедеона Болобана, который, до посвящения своего, носил имя Григория. Становя его наравне с отступниками, Иоанн Вишенский высказывает свою солидарность с цековным братством Львовским, в глазах которого он был „враг Божий и чужий веры его“. Афонский инок в этом случае обнаруживает ту же самостоятельность суждения о том, что есть, а не кажется, которая видна в его отзыве о панах, которых обвиняет в отступничестве поголовно, не смотря на то, что некоторые продолжали еще патронствовать над русскою церковью. В новом послании своем, он желает предателям-архиереям ниспослания свыше памяти покаяния и страха геенны. До него на Афон дошло сочинение их: „Оборона Згоды з Латинским Костелом и Верою Риму служачею“ (какое наивное самообличение)! На нем лежала нравственная обязанность обличить непризванных представителей православной церкви перед её членами. Он относится к этим „бискупам“ саркастически. „Изумило меня“, пишет он, «как и откуда получили вы такой дар блаженства и святости, что дерзнули соединить веру с безверием? Надивясь этому достаточно, стал я искать в вашей жизни следа евангельского, который привел вас к высокому вашему положению. Но ваши милости алчущих заставляете голодать и делаете бедных ваших подданных жаждущими; вы обдираете тех, которые завещаны благочестивыми христианами на прокормление сирот, и похищаете с гумна стоги и оборги; вы, с вашими слугами, пожираете их труд и кровавый пот; лежа и сидя, смеясь и играя, курите перепущаные горилки, варите троякое самое дорогое пиво и вливаете в пропасть ненасытного чрева; вы и ваши гости пресыщаетесь, а церковные сироты алчут и жаждут, а бедные подданные, в своей неволе, не в состоянии удовлетворить годовому обиходу, теснятся с детьми своими, уменьшают пищу свою со страха, что не хватит хлеба до будущего урожая... Не вы ли забираете у бедных подданных из оборы кони, волы, овцы, тянете с них денежные дани, дани пота и труда, обдираете их до живого, обнажаете, мучите, томите, гоните летом и зимою в непогодное время на комяги и шкуны; а сами, точно идолы, сидите на одном месте, а если и случится перенести этот оплодотворенный труп на другое место, то переносите его безскорбно на колысках, как-будто и с места не трогаясь. Между тем бедные подданные день и ночь трудятся и мучатся для вас, а вы, высосав из них кровь, силы и плоды трудов их, обобрав их до нитки в оборе и коморе, сорванцов своих, которые стоят перед вами, одеваете фалюндышами, утрфинами и каразиями, чтобы насытить око свое красноглядством этих прислужников, тогда как бедные подданные не имеют и простой сермяжки доброй, чтобы покрыть наготу свою. Вы с поту их наполняете мешки золотыми, талярами, полталярками, ортами, четвертаками и трояками; отводите в шкатулах удобные места для почиванья поименованных особ, а у этих бедняков нет и шеляга на покупку соли».

Потом он доказывает, что единственно корысть иерархов была побуждением их к унии и наградою за нее. „Теперь вы“, говорит он, „тучнитесь, кормитесь, питаетесь, насыщаете чрево роскошными снидьми, услаждаете, смакуете, мажете, соби угождаете, волю похотную во всем исполняете... Теперь вы слуг личбою двояко и трояко, нежели перво есте мили, умножаете; славою вика сего корунуетеся, в достатках безпечальных и роскошных, як в масли плываете, дочки богатым вином бискупским обвинуете, зятей панами пышногордийшими починили есте, и своих повинных (родных) церковным сиротским убозским... добром обогатили есте, титулы им славнийшие у свита сего починили есте, от войских на подкоморих, от подкоморих на судий, от судей на кашталяны, от кашталянов на старосты, от старост на воеводы переворочаете... Не ваши милости ли большей ныни маете, нежели перво есте имили, и богатшими пышнийшими есте, нежели перво есте были? А если не правду мовлю, отвалим тот надгробный камень и узрим явно все житие ваше першее в мирском стану и ныни рекомо в духовном, хто што перво был и што имил, и хто теперь есть и што имаеть. Начну ж от мирославнийших. Перво его милость кашталян Потий, если и кашталянства титул догонил, але только по четыре слуговины и в одежди, якая барва вмиститися могла, за собою волочил, а ныни, коли бискупом зостал, перебижить личба и десятковая, и барва суто дорожшая и славнийшая. Также и его милость арцибискуп, коли простым Рогозиною был, не знаю, если и два слуговины переховати на службу свою могл, а ныни личбою переважить и десяток, барвою ровно с першим. Также и Кирило, коли попом простым был, только дячка за собою волочил, которому кермашами пирожными заплату чинил; а ныни, коли бискупом зостал, догонит слугами и барвою первых. Также Холмский, коли в Луцку жил, «Сексоном» («Саксонское Зерцало», собрание законов) и «Майдебурским Правом» свое черево кормил, а ныни, коли бискупом стал, мусить быти, и слуговин соби набыл. Также и Григорко, коли дворянином Рогозиным был, и хлопчика не имил, а ныни, мусить быти, и тот теперь, коли бискупом зостал, в череви ширший, в горли сластолюбнийший, в помысли высочайший, в достатку богатший и в слуговинах довольнийший. А Пинского в первом житию не знаем, але по нынешнем показуеться, што и тот, як другии, также единою, бо вижу, як не вслид Христа, но вслид свита сего пилькгримацию вси вишреченые трудять... Не днесь ли каштеляны, дворяны, жовнирми, воины, кровопролийцями, купцями, медвидниками, а утро попами, а по утру бискупами, а по утру утрешним арцибискупами починились есте“?