для каждой общественно-исторической формации, выходивших из одной формации и вместе с тем подводивших к другой.
В истории западного мира такие эпохи выявлены с чрезвычайной ясностью. Первая из них — время перехода от древнего общества к средневековому.
История народов Запада — один из важнейших массивов мировой истории. Как много она дала науке для понимания общеисторического процесса в целом, видно хотя бы из того, что такие категории, как рабовладельческий строй, феодализм, капитализм, открытые исторической наукой в истории европейских народов, оказались категориями общеисторическими. Поэтому вполне законна мысль о том, что переходная эпоха подобного значения могла быть и в истории тех народов Востока, которые, как греки и итальянцы, имели свою древность со столь же великой, разносторонней культурой. Такими народами были иранцы, индийцы, китайцы.
Эпоха перехода от Древности к Средневековью — это уже не рабовладельческий строй в его классической форме, но еще и не феодальный, также в его классической форме. Однако поворот намечался и отразился в сознании людей. Эта эпоха возникла и развернулась в истории старых цивилизованных народов Восточного Присредиземноморья — всех трех его частей: европейской, африканской и азиатской. Революция умов, происшедшая здесь, состояла в крушении прежнего мировоззрения, языческого, как тогда говорили, и в замене его новым, христианским. Разумеется, и то и другое наименование — лишь самые общие обозначения, сами же комплексы явлений, которые этими наименованиями покрываются, весьма сложны, разнообразны и противоречивы, но все они равным образом вступили в борьбу со старым миром. И это новое пришло в мир Римской империи как бы извне — с Востока, сирийского, египетского, иудейского, эллинизированного Римского Востока, как называют этот Восток историки. Собственно говоря, революция умов началась и развернулась прежде всего именно здесь, но она захватила и всю греко-латинскую часть «римского круга земель», в котором шел свой кризис старого, сложившегося мировоззрения.
Переход от Древности к Средневековью у китайцев и иранцев также сопровождался своей революцией умов, связанной с коренными изменениями в жизни общества. Такая революция в первую очередь питалась собственными внутренними источниками, в частности далекими от идеологической ортодоксии идейными течениями, — тем, что в Китае суммарно называют даосизмом, в Иране — манихейством. Позднее к этому присоединился и внешний фактор — система идеологии, пришедшая извне. В Китае это был буддизм, в Иране — ислам. Под воздействием этих факторов и совершалась в этих двух частях мира перестройка умов в эту первую великую переходную эпоху.
Уже в первом томе нам предстоит осмыслить всемирно-исторический характер литературного процесса с двух позиций; первая — ab ovo, с самого его зарождения, вторая — ретроспективно, с учетом позднего этапа, бросающего свой отсвет на более раннее и менее выраженное.
Такой подход позволяет нам со всей ясностью увидеть движение в литературах отдельных народов и вместе с тем движение в литературе и в общемировом плане. А для истории всемирной литературы, если не подменять ее простой сводкой историй отдельных литератур, вопрос о таком общем движении, пожалуй, и есть главный. Начальный пункт, начальные стимулы, конкретный показ этого движения — таково назначение первого тома в освещении этого вопроса.
Говоря о движении отдельных литератур, следует также иметь в виду исторические изменения в их пространственных границах и в характере их связей друг с другом. Различают три категории этнического коллектива: племя, народность, нация. История свидетельствует, что из племен вырастают народности, в составе народностей формируются нации. Разумеется, это происходит как большой исторический процесс. Все же в этом процессе выделяются эпохи, когда на арене истории действует преимущественно какая-либо одна из этих категорий, и в каждую из таких эпох по-своему складываются, свой особый характер принимают всякого рода границы между коллективами, в том числе языковые и литературные. В эпоху племени эти границы в высшей степени неустойчивы, неопределенны, крайне подвижны, в эпоху народностей они более устойчивы, но все же очень расплывчаты в своих очертаниях, особенно в местах схождений разных народностей. Ареалы языков в эпоху народностей иные, чем в эпоху наций; иные и соотношения языков, в частности степень их взаимной проницаемости. Поэтому в Средние века, которые были в основном эпохой народностей, особенно в свою раннюю пору, некоторые литературы принадлежали не одному, а нескольким этническим коллективам. Это особенно ясно выявлено в истории литератур средневековой Европы, когда границы между литературами чрезвычайно отличались от границ, устанавливающихся между литературами наций. Это вызывалось разными обстоятельствами: различия между обиходными языками отдельных народностей могли не служить препятствием для их взаимного понимания; у нескольких народностей могло существовать свое койне, т. е. некий общий язык, как бы накладывавшийся на обиходные языки каждой народности; мог существовать, наконец, и особый «литературный язык» — общий язык письменности. Одним из примеров именно такого языка может служить так называемый «церковно-славянский», который был общим литературным языком ряда славянских народностей, каждая из которых в общественной практике пользовалась своим языком. Тем самым литература, создававшаяся на этом литературном языке, была общей для всех народностей, пользовавшихся этим языком, т. е. была зональной.
Зональные литературы — отнюдь не принадлежность и особенность одной лишь эпохи народностей: они могут существовать и в эпоху наций. Формирование наций, которое, как известно, происходит в эпоху буржуазного развития общества, не только ведет к размежеванию, но и одновременно создает предпосылки для объединения на более высоком уровне. Ф. Энгельс пишет: «Без установления независимости и единства каждой отдельной нации невозможно ни интернациональное объединение пролетариата, ни мирное и созидательное сотрудничество этих наций для достижения общих целей» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 22, с. 382).
Среди общественных явлений, интеграции которых способствует создание наций, находится и литература. Зональные литературы в эпоху наций складываются уже не на основе близости и проницаемости языков, а на основе однородности или, во всяком случае, проницаемости систем отдельных национальных литератур. Одним из ярких примеров зональной литературы именно такого типа служит европейская литература XIX в.
С увеличением числа таких однородных, взаимопроницаемых литературных систем естественно расширяется и ареал зональной литературы. Когда же взаимопроницаемые и в своих существенных чертах однотипные системы устанавливаются во всех важнейших по значению национальных литературах, образуется литературная зона, ареалом которой служит весь цивилизованный мир. Иначе говоря, возникает мировая литература в прямом смысле этого слова.
Каждая национальная литература в таких условиях продолжает сохранять и свою самостоятельность. И дело тут не в какой-то обособленности от других литератур, а в наличии у данной литературы своих исторических корней, своих путей развития. И такое положение сохраняет силу, пока существует нация. Таким образом, мировая литература в этом случае — комплекс близких в своих существенных чертах, взаимопроникающих систем национальных литератур, т. е. явление, не накладываемое на них, а образуемое ими. Проследить с древнейших времен возникновение зональных литератур также составляет одну из задач первого тома.
Однако оставаться только в таких пределах понимания мировой литературы мы не можем. Как было сказано выше, это означало бы признать, что мировая литература — явление одной определенной исторической эпохи, строго говоря, современной, нашей. Мы же считаем, что некоторые общие закономерности литературного процесса во всем мире — явление всей истории человечества. При всех особенностях, и нередко весьма значительных, раскрывающихся в литературах разных народов в разное историческое время, литература по сути своей была всегда в определенном смысле единой для всего мира и как явление, и как процесс.
Выше говорилось, что состав литературы исторически менялся: его определяло реальное состояние литературы данного времени и сопряженное с ним представление о литературном произведении. Факт этот наблюдался в истории всех отдельных литератур и в своих важнейших чертах является общим для них всех.