Но едва ли не раньше путь к всестороннему диалектическому познанию прокладывает художественная литература. Речь идет не столько о том, что диалектические прозрения были запечатлены в живых образах. Эти прозрения составляли органическую часть самого художественного мышления. Именно в этом контексте следует оценивать слова Ф. Энгельса в «Анти-Дюринге» о диалектике Дидро и Руссо и указание на диалектику в «Фаусте» Гёте в «Людвиге Фейербахе».
Диалектический ход мыслей проявляется у Руссо в его знаменитых трактатах, но не менее значимо умение видеть жизнь в ее кричащих противоречиях, как оно отразилось в художественной прозе Руссо, в частности, в его сентиментальном романе.
Нередко понятие сентиментализма ограничивают характеристикой его как искусства, в основе которого лежит изображение чувств. На этом основании наряду с классическими произведениями европейской литературы к нему относят, например, книги некоторых восточных авторов, которые в XVIII в. также описывали человеческие чувства. Но чувство изображалось в искусстве разных эпох. В сентиментализме же оно является не просто предметом изображения или темой — оно провозглашается определяющим критерием в оценке человеческого характера. Наконец, — и это особенно важно для оценки итогов XVIII столетия, — эпохальным завоеванием европейского сентиментализма в лице его ведущих мастеров — Стерна, Руссо, молодого Гёте — явилось новаторское изображение человеческого характера как арены битвы противоречивых тенденций, в сложном соотношении с понятиями добра и зла.
Р. Роллан отмечал у Руссо «острое чувство динамизма, греческого «все течет», и этот динамизм, составляющий такой резкий контраст со статическим рационализмом прошлого, вплотную подводит современную мысль к гетевскому «stirb und werde!» («Умри, чтобы возродиться!»).
Важным итогом восемнадцатого столетия явился стремительный подъем российского государства. Реформы Петра I вывели Россию из средневекового состояния, создали мощный импульс для формирования светской культуры, а во второй половине века русская литература стала органической частью литературы европейского Просвещения.
В восемнадцатом веке были заложены основы русской культуры Нового времени. Великие свершения русских писателей XIX в. были подготовлены художественным опытом всего Просвещения — новаторством поэзии Державина, прозы Карамзина, общественным пафосом книги Радищева и, не в последнюю очередь, всеми завоеваниями европейской мысли и литературы XVIII в. И когда Ф. М. Достоевский, сам оказавший огромное влияние на мировую литературу, подводил итоги стремительного развития русской литературы в XIX в., он не преминул вспомнить о традициях европейского XVIII в., а о Шиллере сказал, что он «в душу русскую всосался».
Это творческое взаимодействие литературы в XIX в. было во многом предвосхищено веком предшествующим. И хотя идея мировой литературы впервые выдвинута Гете в 1827 г., она была подготовлена не только идейными процессами всей послереволюционной эпохи (и прежде всего эстетическими исканиями романтиков), но и усилиями ряда мыслителей XVIII в. — от Вико до Гердера. И потому уже на рубеже XVIII—XIX вв. в европейской эстетике начало складываться представление о единстве мирового литературного процесса, хотя сведения о множестве литератур, развивавшихся за пределами Европы, были еще скудными и отрывочными. Те общие черты и тенденции, которые ныне, глядя из XX в., можно установить, например, между отдельными жанрами европейских литератур и литератур Восточной Азии в XVIII в., разумеется, еще не были открыты современниками, но они реально существовали, предвосхищая будущее единство многих и разных литератур народов мира.
Европейский XVIII век завершается не только политической революцией, но и революцией литературной. Романтики взрывают эстетические платформы, на которых держалась литература Просвещения.
Романтикам нельзя отказать во многих гениальных догадках и прозрениях, позволявших им диалектически снимать противоречия идеологии Просвещения. Тем самым они начинают новый этап в художественном развитии человечества.
Смена художественных этапов на рубеже двух веков, новые эстетические открытия, уже заявленные ранними романтиками в последнее десятилетие XVIII в. и реализованные в первой половине XIX в., еще более углубляют неравномерность в развитии мирового искусства.
В большинстве литератур стран Востока и в конце XVIII в. не происходит никаких качественных сдвигов — первая половина XIX в. здесь составляет одну эпоху с XVIII в. и даже второй половиной XVII в.
Но диалектика исторического развития сказалась и в том, что если, с одной стороны, отдельные европейские и одна страна в Америке (США) в XVIII в. стремительно вырвались вперед, углубив неравномерность развития, то вместе с тем новая идеология, которая в них сложилась, явится той организующей силой, что спустя столетие ускорит развитие большинства отсталых районов мира.
В 1785 г., за четыре года до революции, французский художник Луи Давид выставил картину иа сюжет древнеримской легенды — «Клятва Горациев». Старик Гораций вручает своим сыновьям мечи — они же клянутся на них до победного конца сражаться за честь родины. И, подобно старику Горацию, восемнадцатый век как боевые мечи вручал свои идеи последующим векам.
Известны слова В. И. Ленина о том, что на долю XIX в. выпала задача доделывать по частям то, что начали французские революционеры (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 38, с. 307).
Само собой разумеется, что несоотносимость между собой стадий развития литератур в разных странах и художественная значимость произведений, созданных в эту эпоху, в том числе и в странах, отстававших в своем общественном развитии, — это разные вопросы.
В сокровищницу мировой культуры вошли «Робинзон Крузо» и «Фауст», лирика Бернса и стихи Хо Суан Хыонг, «Разбойники» Шиллера и «Гонец в преисподнюю» Тикамацу, «Сон в красном тереме» Цао Сюэ-циня, «Бедная Лиза» Карамзина.
Опыт европейского Просвещения XVIII в. не только не утрачивал своего значения, но был творчески осмыслен во многих странах в разных регионах мира. Просветительское движение в большинстве стран Востока в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в., разумеется, развивалось исходя из тех задач, которые стояли перед каждой отдельной страной на новом этапе ее развития. Но даже если просветительская литература в той или иной стране не испытывала непосредственного влияния Дефо или Вольтера, Стерна или Шиллера, возможны типологически сходные явления в литературе — жанровая структура, герои — носители передовых идей эпохи, тот пафос перемен в самых разных сферах жизни, которым ознаменовано «прощание с прошлым», освобождение от догм Средневековья и формирование нового мышления. Более того, в XX в. в ряде литератур Востока впервые становятся достоянием читателей имена ряда мыслителей XVIII в. (в Японии, Корее), которые далеко опережали свое время, а смелость и неординарность их идей не могли найти признания у современников, да и цензурные условия не позволяли выйти на встречу с тогдашними читателями.
Итак, литература Просвещения, обстоятельно раскрытая в главах, посвященных литературам Западной Европы, а также в ряде глав в разделе Восточной Европы (посвященных прежде всего России и Польше), не только важный этап в развитии литературы этих стран, но несет в себе во многом типологический смысл как одно из явных проявлений той идеологии и художественной системы, лучшие признаки которой просматриваются в литературах разных регионов на разных этапах их развития.
И как бы ни были различны идейные и художественные позиции, на которых стояли авторы этих книг, их сближало критическое отношение к догмам Средневековья, социальному неравенству, к тем моральным и юридическим установлениям, которые тормозили развитие человеческой личности.
Одни из этих идей уже обозначали собой наступление нового времени, отражая революционный переворот и в положении и в сознании людей, другие лишь отдаленно подготавливали наступление новой эпохи.
Но, отражая разные стадии исторического развития, эти и многие другие творения — крупный шаг в художественном развитии мировой культуры.