Во всех странах Ближнего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии оставались неизменными отношения между владельцем земли и земледельцем, трудившимся на ней; сословия торговцев и ремесленников редко пользовались какими-либо правами и вынуждены были приспосабливаться к системе, не благоприятствовавшей подъему производительных сил и развитию буржуазных отношений, и поэтому не было условий для становления новой, исторически прогрессивной идеологии. К тому же повсюду сказывалось, говоря словами английского арабиста X. Гибба, «мертвящее влияние стереотипного мышления».
Катастрофическое влияние на исторические судьбы многих народов оказали опустошительные войны. В XVIII в. особенно трагически сложилась ситуация на обширном пространстве юга Азии от Закавказья до Кампучии. Орды завоевателей прокатывались по некоторым областям по нескольку раз, сменяя друг друга, а подчас и меняясь ролями. Нередко на чаше весов оказывались судьбы не только отдельных правителей и династий — речь шла о существовании целых народов. Так, в начале века ойраты вторглись в пределы Средней Азии и заняли земли казахов. Но прошло всего три десятилетия, и ойратское царство (Джунгария) исчезло с карты Азии — войска маньчжурского императора, завоевав его в 1755—1758 гг., истребили большую часть коренного населения. Бедствием для целого региона на юге Азии явились нашествия Надир-шаха. Он возвысился в ходе борьбы Ирана против афганских и турецких завоевателей. Но, придя к власти, развернул в 1736—1747 гг. серию захватнических походов, временно подчинив своей власти обширные области Закавказья, Дагестана, среднеазиатские ханства и северо-западную часть Индостана.
Пустели города, оставшиеся в живых жители спасались бегством, приходили в упадок земледелие, ремесла, сокращалась численность населения, гибли памятники культуры, горели книги и рукописи, навсегда исчезали из памяти народной имена многих художников и поэтов.
Там, где время сохранило голоса поэтов, до нас дошли строки, исполненные трагизма. «Бедствия Грузии» — назвал свою поэму грузинский поэт Д. Гурамишвили, еле спасшийся после вторжения турок. Непрекращающиеся войны и всеобщее разорение подчас пугали своей безысходностью. Туркменский поэт Махтумкули,
немало выстрадавший в иранском плену и тщетно призывавший к прекращению междоусобиц у себя на родине, не мог не скорбеть по поводу неустроенности мира. Ему казалось, что весь мир утратил рассудок, что «рушатся жизни основы». При этом острое ощущение реальных бед у туркменского поэта облекается в традиционные формулы суфийского фатализма.
Мир — это крепость на песке, стирает время письмена.
В людской извечной кутерьме всему потеряна цена.
Где, торжествуя, жизнь цвела — пустыня мертвая видна...
(Перевод Т. Стрешневой)
При всем различии религиозно-философских позиций трагическое мироощущение Махтумкули роднит его с немецкими поэтами барокко, современниками опустошительной Тридцатилетней войны XVII в.
Пример Махтумкули примечателен еще в одном плане. На общем фоне в одних случаях только формирующейся, а в других — позднесредневековой эпигонской поэзии вдруг вспыхивают звезды первой величины — появляются гениальные одиночки, оставляющие след в веках. Таковы и Саят-Нова в Армении, VI Далай-лама — в Тибете.
В XVIII в. продолжается вторжение западных держав на земли народов Азии и Африки, и бесконечные войны и междоусобицы облегчают колонизацию.
Колонизация означала ограбление народов, их политическое закабаление, ломку экономической структуры завоеванных стран, насильственное подчинение ее требованиям формирующегося капиталистического рынка стран Запада.
Проникновение европейцев в страны Востока в ходе завоеваний поставило лицом к лицу разные культуры. Вслед за солдатами колониальных армий, а чаще и опережая их, туда отправлялись и коммерсанты, и миссионеры, представлявшие религию метрополии, а также ученые разного профиля, от геологов, которых интересовали запасы полезных ископаемых, до этнографов и лингвистов, которых привлекала возможность ознакомиться с неведомой им культурой. При этом, однако, складывались неодинаковые ситуации.
Испанская католическая церковь действовала с фанатической убежденностью, что покоренные народы должны быть поголовно обращены в «христову веру». Так, на Филиппинах была проведена насильственная христианизация, в результате чего был нанесен непоправимый урон самобытной культуре страны. Эта задача, правда, облегчалась тем, что на Филиппинах не было государственной религии. Одновременно местные языки уступили место испанскому. Возникла новая испаноязычная культура, которую, однако, нельзя оценивать как некий синтез национальной филиппинской и западной культуры. Этот «синтез» был навязан колонизаторами.
В английской колонизации миссионеры не играли такой решающей роли — и сама английская церковь была относительно терпима по отношению к инаковерующим, да и в сфере государственной политики она не обладала таким влиянием, как церковь в Испании. Англичане были более прагматичны, они ставили перед собой стратегические и экономические задачи, как правило не вмешиваясь в это время в духовную жизнь покоренных народов, предоставляя своим ученым изучать местные языки и культуру. Составлялись словари и грамматики, памятники литературы переводились на английский язык и тем самым становились достоянием европейской культуры.
Процесс расширения контактов (как в ходе колонизации, так и по мере роста торгового обмена) в XVIII в. имеет еще односторонний характер. Запад постепенно, хотя и фрагментарно и еще нецеленаправленно, познавал Восток, а Восток пока настороженно относился к западной цивилизации.
Более того, перед лицом вторжения чужеземцев приверженность традициям, обращение к древнейшим пластам культуры в странах Юго-Восточной Азии становятся одной из форм самозащиты. В этом проявилось стремление отстоять самобытность: свою философию, свои верования, художественные вкусы, свое понимание прекрасного.
Таким образом, в XVIII в. еще рано говорить о двухсторонних контактных связях культур Востока и Запада.
Ясно, что в подобных обстоятельствах в XVIII столетии не могло еще сложиться единство мирового литературного процесса. В литературах стран Ближнего Востока, Южной и Юго-Восточной Азии устойчиво держатся традиции предшествующих веков, сохраняются система жанров и эстетические каноны Средневековья. У арабских народов, в Иране, Индии, переживших пору расцвета литературы несколько веков назад, в XVIII в., как и в XVII в., литература живет как бы памятью об эпохе великих поэтов и постоянно возвращается к традиционным мотивам, но не только не обретает прежних масштабов, но нередко вырождается в простое повторение известных сюжетных ситуаций, тем и образов.
Средневековая традиция сказывается в главенствующей роли поэзии. Одно из характерных явлений эпохи — популярность в определенных кругах изысканной, усложненной по форме поэзии. Поэты персоязычной части Индии, Ирана, Средней Азии, Афганистана во многом следуют традиции писавшего на фарси поэта XVII в. Бедиля. В литературе на фарси возникло целое направление, названное его именем, — бедилизм — философская (суфийская) поэзия усложненной формы. Сходные явления наблюдаются и в поэзии других народов (рити-кави на хинди, «яванское возрождение» на Яве, поэзия «хитроумных строф» в Бирме и др.). Эту поэзию иногда сопоставляют с прециозной поэзией на Западе, с маринизмом и гонгоризмом.
Усложненность стиля, возобладавшая в поэзии, не могла не вызвать стремления противопоставить ему ясность и простоту. Отсюда — обращение к поэтике фольклора и к классическим традициям. Так, в Иране возникает поэзия «возвращения» — речь идет о возвращении к художественному опыту поэтов домогольской эпохи.
Во всех названных регионах — от арабских земель на Западе до Филиппин на Востоке — проза занимает подчиненное положение, сохраняет средневековый характер. Художественная проза во многих странах еще не обрела жанровой определенности, не выделилась из всевозможных исторических и географических описаний или культовых текстов. Одновременно в разных странах бытуют произведения народной литературы, частью в устном предании, частью уже записанные.
Особую зону занимают страны Дальнего Востока. В XVIII в. здесь, несомненно, выделяются литературы Китая, Японии, Кореи и культурно-исторически связанного с ними Вьетнама. Выдающиеся художественные памятники, созданные в то время, общий подъем в литературе этих четырех стран по масштабам сопоставимы с европейскими. Н. И. Конрад считал, что в XVIII в. существуют два главных региона, отмеченных художественными открытиями мирового значения, — это Европа и Дальний Восток. При этом Н. И. Конрад подчеркивал некоторые общие тенденции в развитии литературы этих двух регионов. Однако существенны здесь и отличия.