Проникновению романтических идей в Бразилию способствовал «посредник» — явление, получившее название «Франко-бразильский преромантизм». В 1816 г. в Рио-де-Жанейро прибыла французская художественная экспедиция. Ее члены поселились в пригороде Тижуке, образовав вскоре колонию художников, писателей, критиков, увлеченных бразильской экзотикой. Книги, написанные участниками этого кружка, — «Бразильские идиллии» (1830) Теодора Тонэ, «Бразильские элегии» (1823) Эдуарда Корбьера (отца будущего поэта Тристана Корбьера), исторический роман «Жакарэ, или Тупинамбы» (1830) Даниэля Гаве и Филиппа Буше — были адресованы французскому читателю, но они становились известны и в Бразилии. Особенно велика была роль двух французских критиков, прекрасно знавших португальский язык и серьезно изучивших бразильскую письменность. Первый, Фердинан Дени, в своих эссе попытался объединить лирический пейзаж Шатобриана и пластичность «Картин природы» Гумбольдта. «Сцены природы в тропиках» Ф. Дени легли в основу романтической концепции природы. В 1826 г. Дени опубликовал в Париже «Обзор истории литературы Бразилии». Он утверждал, что бразильский народ обладает всем необходимым для достижения оригинальности в искусстве: великолепной природой, возбуждающей поэтическое чувство, богатой событиями историей и, наконец, этническим своеобразием. Эти идеи Дени, поддержанные в том же году авторитетом знаменитого португальского романтика Алмейды Гарретта («Великолепные картины природы этой обширной страны должны сообщить ее поэтам больше оригинальности, больше необычных образов и выражений...» — писал он), легли в основу программы бразильского романтизма.
Второй французский американист, Эжен де Монглав, перевел на французский язык два основных произведения бразильской литературы XVIII в. — «Дирсееву Марилию» Гонзаги и эпическую поэму Санта-Риты Дурана «Карамуру». Вернувшись во Францию и став одним из основателей и ученым секретарем Французского исторического института, Монглав продолжал пропагандировать бразильскую культуру. В 1834 г. он предложил трем молодым бразильским интеллигентам, учившимся в Париже, вступить членами-корреспондентами в Исторический институт и прочитать лекции о науке, литературе и искусствах в Бразилии. С 1836 г. они стали издавать научно-литературно-художественный журнал «Нитерой», девиз которого гласил: «Все через Бразилию, все для Бразилии». На страницах этого журнала (вышло всего два номера) и была сформулирована программа бразильских романтиков.
Некоторые положения этой программы уже высказывались (хотя и не в такой развернутой форме) в разных бразильских изданиях; теперь же Гонсальвес де Магальяэнс, один из группы «Нитероя», обобщил их, поставив два коренных вопроса в статье «Об истории литературы Бразилии»: «Может ли Бразилия возбудить воображение своих поэтов? Есть ли поэзия у аборигенов Бразилии?» На оба вопроса в статье дается утвердительный ответ. Гонсальвес де Магальяэнс выдвигает «действенные принципы» (по его выражению) для формирующейся национальной литературы: природа и индеец. Бразильская природа, признанная всеми путешественниками бесподобной, обладает могучей вдохновляющей силой. Индейцы создали свои мифы, являющиеся законным достоянием бразильской литературы. Обращение к природе и к индейцам выделит бразильскую литературу, обеспечит ее оригинальность.
Идея национальной самобытности становится с этого момента ведущей в деятельности бразильских романтиков. На протяжении еще нескольких десятилетий эта идея обсуждалась в критике, и, хотя вызывала порой ожесточенную полемику, фактически именно ею вдохновлялось все значительное, что было сделано в бразильской литературе. Индивидуализм, идея духовного суверенитета личности, которую заронил в умы литературной молодежи Монте Алверне, также пронизываются особым, лирическим национализмом. Чувство родины становится как бы конституирующим личность, через него личность противополагает себя миру.
Историю бразильского романтизма ведут с 1836 г. — это год издания «Нитероя» и выхода в свет сборника «Поэтические вздохи и томления» Домингоса Жозе Гонсальвеса де Магальяэнса (1811—1882). Не обладавший крупным поэтическим талантом, Гонсальвес далек еще от реализации им же намеченной эстетической программы. К тому же писалась книга в Европе, и немалое место занимают в ней медитации при созерцании греческих или римских руин. Тем не менее тональность стихов была новой: это всегда светлая, сладостная ностальгия. Европейская природа вызывает у поэта воспоминания о несравненной красоте бразильской сельвы, о детстве, проведенном на родине. Поэт томится по родному краю. Впоследствии другой поэт-романтик, Антонио Гонсальвес Диас, как бы подытожил это лирическое переживание национального в стихотворении «Песня изгнания» (1846) — жемчужине бразильской поэзии, открывающем все хрестоматии. Удивительно музыкальное и простое, сложенное из нескольких слегка варьирующихся фраз, это стихотворение с детства памятно каждому бразильцу.
Эпиграфом к «Песне изгнания» взята строфа знаменитой песни Миньоны из «Вильгельма Мейстера» Гёте. Автор «Песни изгнания» тоже мечтает отправиться в прекрасную далекую страну. Но это не Италия, не идеал классической гармонии и не чистая греза, противостоящая реальному миру, а его собственная родина — и она прекраснее всего мира. «В нашем небе больше звезд, в наших лугах больше цветов», — чувство поэта чарует именно наивной непосредственностью. Характерно и переосмысление биографического факта: Гонсальвес Диас вовсе не был изгнанником, он (как ранее Гонсальвес де Магальяэнс) учился в Европе, но для бразильского романтического сознания всякая разлука с родиной — изгнание.
Почти одновременно с линией лирической, линией субъективного переживания национального чувства в бразильском романтизме возникает и линия бытоописательная. Взгляд художника обращен вовне личности, изобразительное превалирует над выразительным. Особенности жизни в молодой, только устраивающейся стране, причудливые сочетания разных этнических элементов в обычаях и нравах — все это приковывает глаз художника. Бытоописание рождается из интереса романтиков ко всему специфически национальному, к традиции и фольклору. Для бразильского бытоописания специфична комическая либо сентиментальная окраска, а чаще — то и другое вместе. Писатель подмечает смешные, даже нелепые стороны жизни своего народа, но и любуется этой жизнью, как любуются детскими забавами.
Возникновение бытописания связано с борьбой за национальный театр, в которой приняли участие и Гонсальвес де Магальяэнс, и другие члены группы «Нитерой». Борьба увенчалась успехом: с 1837 г. начали действовать два национальных театра, которым правительство в качестве материальной поддержки уступило доходы от лотереи. Важную часть репертуара составили одноактные комедии Луиса Карлоса Мартинса Пены (1815—1848): «Мировой судья в деревне», «Семейство на празднике в деревне», «Англичанин-машинист», «Иуда для пасхальной процессии» и множество других. Мартинс Пена написал также несколько драм в стиле драм Гюго, но его слава связана исключительно с бытописательной комедией.
Сюжеты маленьких пьес Мартинса Пены, колеблющихся между комедией нравов и фарсом, бесхитростны и традиционны: поиски удачной партии для женитьбы или замужества, соперничество двух девушек — скромницы и ветреной кокетки, борьба чувства с расчетом и т. п. Много фарсовой путаницы, суматохи, переодеваний, подслушиваний, внезапных появлений и т. п. Любовная интрига, однако, составляет наименее существенное в мире Мартинса Пены. Главное — среда, от которой зависит участь влюбленных. А среда — это бесчисленные сцены народных праздников и обычаев: пасхальных процессий, праздников Святого духа и святого Жоана, торжественных деревенских обедов, гуляний и т. п. Среда — это галерея социальных типов: от плантатора-фазендейро до фальшивомонетчика. Мартинс Пена резко критичен по отношению ко многим социальным нововведениям: только что учрежденные правительством мировые суды в деревне превращаются в фарс из-за невежества и тупости судей, офицеры и капралы Национальной гвардии используют свои чины для откровенного шантажа и вымогательства, в столице уже образовался слой нового чиновничества, гордящегося своим прогрессизмом, а на самом деле раболепно подражающего придворной аристократии и т. д. Некоторые персонажи (например, энергичный коммерсант из пьесы «Сертанец в столице») прямо критикуют правительство как ответственное за отсталость и невежество бразильского народа. Но социальный критицизм Мартинса Пены не переходит в горечь разочарования, в тотальное отвержение бразильского общества. Драматург сохраняет нежность к этому еще плохо устроенному, плохо управляемому, но такому естественному и красочному миру.