Трудно поверить, что эти, а также следующие за ними, исполненные лирического пафоса заклинания приведены лишь ради того, чтобы проиллюстрировать, как уверяет нас Бхатти, различные формы повелительного наклонения.
Эпос Бхатти послужил образцом для кашмирского поэта VII в. Бхаумаки, пытавшегося в поэме на сюжет «Рамаяны» прокомментировать почти целиком грамматику Панини, но его попытка даже современниками была признана малоудачной. Зато большим уважением было окружено имя поэта Магхи, жившего в конце VII — начале VIII в. В эпосе «Шишупалавадха» («Убиение Шишупалы») Магха обработал один из второстепенных эпизодов второй книги «Махабхараты». Однако для него традиционный сюжет по сути дела не имел уже ни малейшего значения, и эпическая тема была лишь предлогом для демонстрации глубокого знания трактатов о политике, о военном искусстве и особенно о науке любви (камашастры). Эротические эпизоды, для введения которых классический эпос давал мало поводов, составляют содержание подряд нескольких песен (всего их в поэме 20), и, несмотря на всю свою откровенность, они так же, как и батальные сцены, оставляют впечатление книжности и искусственности.
Сосредоточив основные усилия на поэтической технике, Магха старался во всем опередить своего предшественника и соперника Бхарави: если Бхарави употребляет в одной из песен 19 различных размеров, то Магха доводит их число до 23, если отдельные строки Бхарави следует читать слева направо и справа налево, то у Магхи есть строфы, которые читаются и по горизонталям и по вертикалям, стихи, слоги в которых можно располагать по диагоналям, по кругу, зигзагами, и при этом они либо сохраняют один и тот же смысл, либо, наоборот, имеют двойное значение. В формальной изощренности сравнения с Магхой не выдерживают ни его индийские предшественники, ни, например, александрийские или позднеримские поэты. Но его поэзия во многом уже утратила эмоциональную силу, остроту мысли, стала объектом расчетливых интеллектуальных упражнений. У Магхи, разумеется, еще можно встретить поэтичные описания, отдельные его сравнения высоко ценились в санскритских поэтиках за оригинальность (например, сравнение капель пота, выступивших на покрасневшем от гнева лице героя, со звездами на окрашенном зарею вечернем небе). Однако в целом слава, которую снискал Магха у своих современников, кажется теперь чрезмерно преувеличенной, и это свидетельствует о том роковом изменении вкусов, которым был ознаменован начавшийся упадок санскритской поэзии. Сравнительная простота, естественность и лиричность стиля Калидасы, при всем преклонении перед авторитетом великого поэта, воспринимались уже как анахронизм. И когда поэт Кумарадаса, живший, видимо, в начале VIII в., попытался возродить утраченную связь с традицией, его эпос «Джанакихарана» («Похищение Ситы»), написанный по образцу поэм Калидасы, оказался хотя и добросовестным, но бледным и лишенным собственной жизни подражанием.
Если в эпической поэзии классической поры, несмотря на отдельные ее достижения, ни один из последователей Калидасы не смог стать достойным соперником своего учителя, то его преемники в драматургии, пусть они и не превзошли автора «Шакунталы», создали произведения, не уступающие в своем значении пьесам Калидасы, а в определенных отношениях даже расширившие традиционные представления индийцев о возможностях и границах драматического искусства.
К их числу в первую очередь относится Шудрака с его знаменитой драмой «Мриччхакатика» («Глиняная повозка»). По всей вероятности, имя Шудраки — только псевдоним автора драмы. Оно принадлежало легендарному царю, прославленному в пуранах, и показательно, что в прологе к пьесе имеется восторженный панегирик в честь этого царя, включающий также и сообщение о его благочестивой смерти. По-видимому, пьеса, как нередко случалось в древнеиндийской литературе, была приписана ее автором Шудраке ради придания ей престижа и снискания популярности.