Романтическую историю похищения Кришной Рукмини перелагает в своей поэме «Креснаяна» и мпу Тригуна, патроном которого был Варсаджая, отождествляющийся с восточнояванским вельможей Джаяварсой, упомянутым в надписи 1204 г. В поэме, не отмеченной печатью творческого своеобразия, свойственного трактовке Панулуха, брат Кришны — Баладева — наносит поражение армии незадачливого жениха Рукмини — Четираджи (санскр. Сунити), а затем уже в борьбу вступает сам Кришна, вынужденный сражаться с младшим братом Рукмини — Рукмой. О злоключениях родителей Дасараты (Дашаратхи), о препятствиях, через которые они пришли к своему браку, и об их воссоединении после смерти на небесах поведал в какавине «Суманасантака» («Гибель от цветов суманаса») Маногуна, современник и, как полагает индонезийский яванист Пурбочароко, брат Тригуны. Из заключительных стихов «Суманасантаки» можно сделать вывод о ее связи с эпической поэмой Калидасы «Рагхуванша», что подтверждается и сличением обоих текстов. Наконец, примерно в то же время, вероятно, была создана и анонимная «Бхомакавья», значительную часть которой составляет повествование о сыне Кришны — санг Самбе, стремящемся соединиться с Яджньявати, пленницей царя великанов Бхомы (Самба и Яджньявати в их прежнем перевоплощении были мужем и женой). В разгоревшейся войне Самба гибнет, но Кришне удается одолеть могучего Бхому, погибшие воскресают, и поэма кончается ко всеобщему удовольствию.
Из сказанного выше, казалось бы, можно сделать вывод, что древнеяванская поэзия недалеко ушла от своих древнеиндийских образцов. Однако это неверно. Как замечает крупный голландский яванист П. Й. Зутмюлдер, «прибегая к санскритским именам собственным и топонимам, [яванский] поэт изображает свою родную страну и свое общество. Эти мужчины и женщины с их индийскими именами по самой сути своей яванцы, их образ действий и характер мышления яванский, и живут они в яванской обстановке. Поэтому, вступая в мир какавинов, мы в то же время знакомимся с древней Явой, местом их создания. При всей сказочности содержания какавинов они помогают нам приобщиться к исторической реальности и поэтому должны рассматриваться как источник по истории древнеяванской культуры, тем более ценный, что источников такого рода явно недостаточно». В доказательство П. Й. Зутмюлдер показывает, например, как за санскритскими названиями мер времени, месяцев, времен года в произведениях древнеяванской поэзии скрываются яванские меры времени и яванский календарь, а флора с фауной, описываемые в какавинах, оказываются яванскими.
В функциональном отношении древнеяванская поэзия тоже отличалась немалым своеобразием. Чтобы уяснить себе это своеобразие, надо иметь в виду, что древнеяванские поэты были не «вольными художниками» и не святыми отшельниками, укрывавшимися от грешного мира в своих пещерах, но, как отмечал голландский искусствовед Ф. Д. Босх, священнослужителями, совмещавшими функции ученого и певца, а вдобавок еще выполнявшими обязанности судьи, жреца, хрониста и генеалога, придворного астролога и мастера по составлению гороскопов. Среди этих обязанностей была и еще одна, на которую выразительно намекает то, что на древней Яве придворных поэтов называли бхуджанга (санскр. «змей», «змееподобный дух») — перенос значения, позволяющий, по мнению голландского этнолога В. Х. Рассерса, думать, что придворные поэты рассматривались на Яве первоначально как «демоны инициации». Так, в условиях культа царей-богов фигура придворного поэта могла разрастаться до масштабов естественного посредника между профаническим и сакральным миром, а исполнение его произведений могло приобретать характер мистерии и по законам симпатической магии способствовало вечному повторению победоносных деяний обожествленных царских предков их не менее победоносными потомками. Именно поэтому древнеяванский поэт мпу Панулух чувствовал себя способным активно содействовать тому, чтобы его величество Дхармешвара стал Джаябаей — покорителем мира, ибо он воплощение Вишну. Так махакавья, чисто литературный жанр индийской словесности, превращается на Яве, по местному выражению, в «словесный храм», где в роли священнослужителя выступает поэт — жрец государственного культа, которому по роду обязанностей оказывается необходимо быть знатоком санскритской мифологии и поэтики, мастером музыкальных ассонансов и ярких образов, создателем выразительного и масштабного повествования. Одновременно, как доказывает П. Й. Зутмюлдер, творчество древнеяванского поэта было для него самого — в соответствии с религиозными, но никак не литературными традициями Индии — одной из форм йоги, преследовавшей цель слияния с божественным началом.