...Эту поэзию мятущихся, недосказанных мыслей понять до конца трудно, а полюбить нельзя, хотя Вс<еволод> Ив<анов> в вводной заметке и уверяет, что «вчитавшись, мы полюбим и поймем её поэзию, непонятные доселе строки станут совершенно понятными». Идеалистическое восприятие жизни сказывается в стих<отворени-ях> «Деревья», «Листья», «Душа», «Облака», «Заочность», «Сад». Названные произведения М.Ц. имеют известное истор<ико>-литер<а-турное> значение, и они могли бы быть опубликованы в «Лит<ера-турном> Архиве» или подобных ему изданиях. Но что они могут дать массовому читателю, к<оторо>му адресован сборник?»
Посылаю Вам мамину карточку, к<отор>ую так изуродовали в «Страницах»; снимок без всякой ретуши, с пятнами на лице, но всё же хороший. Нимб от старинного кресла, а ожерелье на шее -бабушкино, сердоликовое. Маме нет и двадцати лет — что-то около восемнадцати-девятнадцати. Второй снимок - около тридцати лет спустя, последний мне известный. Третий — плохая фотокопия стихотворения «Эмигрант» (вошедшего в «После России»), недавно обнаруженного в пастернаковском архиве3. Вот и всё, чем я сейчас богата и могу поделиться.
Зима всерьёз. Минус тридцать пять — от печки тепло, от стен холодно, за окном красиво, но несколько чересчур по-сибирски. Скар-роновские строфы мёрзнут на лету. Водопроводная колонка вышла из строя, и воду приходится таскать из «святого» источника, вся святость которого заключается в обратном от него пути, напоминающем Голгофу. И т. д.
Всего Вам доброго!
ВашаАЭ
' В оригинале письмо датировано 30 января 1961 г. Судя по излагаемым в письме фактам оно относится к декабрю 1961 г.
2 Далее цитируется статья Н. Кучеровского и Н. Карпова «Во имя чего и для кого?» («Знамя» (Калуга). 1961. 23 декабря С. 3-4), посвященная альманаху «Тарусские страницы».
3 Стих. «Эмигрант» (9 февраля 1923) посвящено Б.Л. Пастернаку.
В.Н. Орлову
15 января 1962
Милый Владимир Николаевич, очень хорошо, что на праздники побывали вне города. Наверно, приятно было. Новый год по-настоящему наступает — подступает — в природе, особенно когда снег и лес где-нб. неподалёку. <...>
Статья в Лит<ературной> газ<ете> (о «Страницах»1) напомнила мне знаменитые в Париже проповеди эмигрантского митрополита Евлогия2. Они всегда были на тему «с одной стороны и с другой стороны», а в середине как-то ничего не оказывалось. Православные расходились с миром на лбу и с пустотой во лбу — так и тут. Зато были очень ругательные статьи в калужской газете ив... тарусской3 (есть и такая). Эти я читала с большим удовольствием, особенно тарусскую, где очень мило писали о «страничных» очерках. В одном автор спрашивает свинарку, почему... свиньи не на привязи, а та отвечает, что их погулять пустили.. .4
Простите за всю эту ахинею. Я уже третью неделю никак не выберусь из гриппа и глупею на глазах. Героически перевожу своего Скар-рона, но на одном героизме далеко не уедешь. На гриппе тоже.
Вышел Рабле в переводе Любимова5 с иллюстрациями Доре — громадный томина. Очень хорошо! Рада и за Любимова, и за Рабле, и за читателей.
5-го я была в Союзе у Воронкова6 по поводу комиссии7, каковую просила «укрепить» Эренбургом, или Твардовским, или обоими — и ещё А.А. Саакянц, к<отор>ая будет работать и хорошо знает мами-
но творчество. А.А. мне обещали с удовольствием и готовностью, а с Эр<енбургом> и Тв<ардовским> обещали «поговорить», и все были такие сплошные улыбки, что у меня от их мельканья заболела голова. Тоскливо и чопорно в этом красивом особняке. Я его помню ещё «Дворцом искусств»8. Другое дело было. <...>
Да, с «Крысоловом» трудно, но город Гаммельн9 надо бы! «Лестница», хоть и трудная, но, по-моему, «проходимая». А вот «Сибирь», увы, отрывок из «Поэмы о царской семье», его нельзя. В марте получите всё что захочется из архива. Ещё раз простите весь этот сумбур. Всего вам доброго обоим — и счастливого года!
ВашаАЭ
' Статья Е. Осетрова «Поэзия и проза “Тарусских страниц”» (Литературная газета. 1962. 9 января).
2Евлогий (в миру Василий Георгиевский, 1868-1946) - митрополит, глава Русской православной церкви в Западной Европе.
3Тарусская газета «Октябрь» опубликовала 14 января 1962 г. статью М. Климова «Неудавшиеся очерки о героях наших дней (К выходу в свет сборника “Та-русские страницы")».
4 Ситуация очерка Ф. Пудалова «Спортивная закалка» несколько заострена.
5 Роман Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» в переводе Николая Михайловича Любимова (1912-1992) вышел в свет в 1961 г.
6 К.В. Воронков - оргсекретарь СП СССР.
7 Комиссии по литературному наследию М. Цветаевой.
8 Речь идет о доме № 52 по Поварской ул., где с 1934 г. находилось Правление СП СССР. В свои «Страницы воспоминаний» А.С. включила детскую запись («1 мая 1919 г.») - рассказ о посещении «Дворца Искусств» (см. также в «Воспоминаниях о Казакевиче» в наст. изд. (Т. Ill) и письмо Э.Г. Казакевичу от 17.1.1962 г.).
9 «Город Гаммельн» - глава поэмы М. Цветаевой «Крысолов» (1925).
Э.Г. Казакевичу
17 января 1962
Милый Эммануил Генрихович, спасибо за весточку! 5-го я была в Союзе по поводу комиссии — она всё в том же виде, т. е. на бумажке — Паустовский, Орлов, ещё какой-то критик (забыла, Воронков возвёл очи горе и сказал, что критик уж так любит Цветаеву - и фамилия у меня тут же вылетела из головы, Макаров1, кажется), я попросила «себе» Твардовского и Эренбурга и Аню Саакянц (ред. маминой гослитовской книжечки, хорошая девочка, хорошо, по-настоящему знает мамино творчество и работать будет); Аню мне тут же очень охотно пообещали, а тех, недосягаемых товарищей, просить будут. Вышла из Союза, огляделась, загрустила. Вот в этом флигеле жил Луначарский со своей Розанелью2 и с двумя сыновьями, а в том - художник Милиотти3, сын мариниста, с женой, дочкой и керосинкой. Он реставрировал иконы почему-то. В подвале главного здания была громаднющая тёмная кухня с котлами какими-то и своды, как у Гюстава Доре. В полуподвальной комнате жила слепая старушка, бывшая крепостная бывших владельцев особняка. Комнатёнка была заставлена и завалена всякими интереснейшими вещами, а на стене висела картина - сказочный король пил из кубка и глядел на старушку такими же светлыми, как у неё, глазами... В другой комнатёнке жила тётя Катя - она всё мастерила туфли на верёвочной подошве и очень хорошо пела слёзные мещанские песни. Над головой крепостной старушки топотала молодая советская литература, молодые советские искусства сосуществовали со старыми дореволюционными — всегда было шумно и многолюдно во «Дворце Искусств», и юбилеи, и диспуты, и поэтические вечера -чего-чего и кого-кого только не было в поразительных атласных гостиных, под сенью мраморных Психей! На весь этот милый, пёстрый, голодный Вавилон была одна распроединственная машинка, где-то там, далеко-глубоко и робко-робко она стукала, исподтишка порождая огромный, железобетонный, неукоснительный и неистребимый бюрократизм — и вот он, батюшка, во всей красе. Голые, чистые коридоры, как на Лубянке, двери, двери, двери, как в Новинской тюрьме, а за дверями — машинки, машинки, машинки, а во дворе - машины, машины, машины — тю... твою мать!
Это очень здорово, если можно будет раздобыть мамину «прозу». Это что, Вы мне почитать дадите или совсем подарите? Вопрос первостепенной важности! <...>
Сижу как проклятая с утра и до ночи и перевожу сломя голову (свою и авторову). Хочу в марте выбраться в Москву, повозиться с маминым архивом, пожить интеллигентно — с ванной, паровым отоплением и пирожными. При социализме, одним словом. До которого Таруса не скоро дойдёт. Вас бы сюда с Вашей электрической бритвой! Бороду бы свечкой подправляли, ибо свет гаснет так часто, верней, зажигается так редко, что в антрактах успеваешь основательно соснуть. Но в общем хорошо, потому что ТИХО и никто, кроме собак (голодных, бродячих), не заглядывает...
Всего Вам доброго, будьте здоровы, люблю и обнимаю Вас и иже с Вами.