Дружбу между ними прервала лишь смерть.
Яков Константинович и Елизавета Петровна выполняли все, самые опасные и самые по-человечески трудные задания, которые поручала им организация. Так, Якову Константиновичу, вместе с двумя его товарищами, было доверено привести в исполнение приговор Революционного комитета «Земли и Воли» над проникшим в московскую организацию агентом охранки, провокатором Рейнштейном. Он был казнён 26 февраля 1879 года. Обнаружить виновных полиции не удалось.
В июле 1880 года Елизавета Петровна была арестована при перевозке из Москвы в Петербург нелегальной литературы и станка для подпольной типографии и заключена в Петропавловскую крепость. Арест дочери был страшным ударом для ничего не подозревавшего отца, ударом и по родительским его чувствам, и по незыблемым его монархическим убеждениям. Благодаря своим обширным связям он сумел взять дочь на поруки; ей удалось бежать за границу; туда за ней последовал Яков Константинович, там они обвенчались и провели долгих семь лет. Первые их дети — Анна, Петр и Елизавета — родились в эмиграции.
По возвращении в Россию жизнь Эфронов сложилась нелегко: народовольческое движение было разгромлено, друзья — рассеяны по тюрьмам, ссылкам, чужим краям. Состоявший под гласным надзором полиции, Яков Константинович имел право на должность страхового агента - не более. Работа была безрадостной и бесперспективной, а малый оклад едва позволял содержать — кормить, одевать, учить, лечить — всё прибавлявшуюся семью. Родители Елизаветы Петровны, пожилые, немощные, жили огьединённо и О Нужде СВОИХ близких попросту не дога- Яков Константинович Эфрон дывались; дочь же о помощи не просила. 1870-е
Семья Эфрон: слева — Лиля и Анна, на переднем плане — Серёжа, справа сидит Вера, стоит Пётр, в центре — мать Е.П. Эфрон с Котиком
При всех повседневных трудностях, при всех неутешных горестях (трое младших детей умерли — Алёша и Таня от менингита, общий любимец семилетний Глеб — от врождённого порока сердца) семья Эфронов являла собой удивительно гармоническое содружество старших и младших; в ней не было места принуждению, окрику, наказанию; каждый, пусть самый крохотный её член, рос и развивался свободно, подчиняясь одной лишь дисциплине - совести и любви, наипросторнейшей для личности, и вместе с тем наистрожайшей, ибо - добровольной.
Каждый в этой семье был наделен редчайшим даром — любить другого (других) так, как это нужно было другому (другим), а не самому себе; отсюда присущие и родителям, и детям самоотверженность без жертвоприношения, щедрость без оглядки, такт без равнодушия, отсюда способность к самоотдаче, вернее — к саморастворению в общем деле, в выполнении общего долга. Эти качества и способности свидетельствовали отнюдь не о «вегетарианстве духа»; все — большие и малые — были людьми темпераментными, страстными и тем самым — пристрастными; умея любить, умели ненавидеть, но — умели и «властвовать собою».
В конце 90-х годов Елизавета Петровна вновь возвращается к революционной деятельности. С ней вместе этим же путём пойдут и старшие дети. Яков Константинович всё той же работой, всё в том же страховом обществе продолжает служить опорой своему «гнезду революционеров». В часто меняющихся квартирах, снимаемых им, собираются и старые товарищи родителей, и друзья молодежи - курсистки, студенты, гимназисты; на даче в Быкове печатают прокламации, изготовляют взрывчатку, скрывают оружие.
Лиля и Нютя Эфрон. (Публикуется впервые)
На фотографиях тех и позднейших лет сохранился мужественный и нежный образ Елизаветы Петровны — поседевшей, усталой, но всё ещё несогбенной женщины, со взором, глядящим вглубь и из глубины; ранние морщины стекают вдоль уголков губ, исчерчивают высокий, узкий лоб; скромная одежда слишком свободна для исхудавшего тела; рядом с ней - её муж; у него -не просто открытое, а как бы распахнутое лицо, защищённое лишь плотно сомкнутым небольшим ртом; светлые, очень ясные глаза, вздернутый мальчишеский нос. И - та же ранняя седина, и - те же морщины, и та же печать терпения, но отнюдь не смирения, и на этом лице.
Их окружают дети: Анна, которая будет руководить рабочими кружками и строить баррикады вместе с женой Баумана4; Пётр5, которому, после отчаянных по смелости антиправительственных действий и дерзких побегов из неволи, будет разрешено вернуться из эмиграции лишь в канун первой мировой войны — чтобы умереть на родине; Вера, так названная в честь друга матери, пламенной Веры Засулич6, - пока ещё девочка с косами, чей взрослый жизненный путь так же начнётся с тюрем и этапов7; Елизавета («солнце семьи», как назовёт её впоследствии Марина Ивановна Цветаева) -опора и помощница старших, воспитательница младших; Серёжа, которому предстоит прийти к революции самой тяжёлой и самой кружной дорогой и выпрямлять её всю свою жизнь — всей своей жизнью; Константин, который уйдёт из жизни подростком И уведёт за собой мать...8 Вера Эфрон. Конец 1890-х
Политическая активность Елизаветы Пет-
I
\!
Котик Эфрон Париж, 1909
f ровны и её детей-соратников достигла своей вершины и своего предела в революцию 1905 года. Последовавшие затем полицейские репрессии, обрушившиеся на семью, раздробили единство её судьбы на отдельные судьбы отдельных людей. В лихорадке обысков, арестов, следственных и пересыльных тюрем, побегов, смертельной тревоги каждого за всех и всех за каждого Яков Константинович вызволяет из Бутырок Елизавету Петровну, которой угрожает каторга, вносит с по-I мощью друзей разорительный залог и переправляет жену, больную и измученную, за границу, откуда ей не суждено вернуться. В эмиграции она лишь ненадолго переживёт мужа и только на один день - последовавшего за ней в изгнание младшего сына, последнюю опору своей души.
В пору первой русской революции Серёже исполнилось всего 12 лет; непосредственного участия в ней принимать он не мог, ловя лишь отголоски событий, сознавая, что помощь его старшим, делу старших — ничтожна, и мучаясь этим. Взрослые отодвигали его в детство, которого больше не было, которое кончилось среди испытаний, постигших семью, — он же рвался к взрослости; жажда подвига и служения обуревала его, и как же неспособно было утолить её обыкновенное учение в обыкновенной гимназии! К тому же и учение, и само существование Серёжи утратили с отъездом Елизаветы Петровны и ритм и устойчивость; жить приходилось то под одним, то под другим
кровом, применяясь к тревожным обстоятельствам, а не подчиняясь родному с колыбели порядку; правда, одно, показавшееся мальчику безмятежным, лето он провёл вместе с другими членами семьи около матери, в Швейцарии, в местах, напомнивших ей молодость и первую эмиграцию.
Подростком Серёжа заболел туберкулезом; болезнь и тоска по матери сжигали его; смерть её долго скрывали от него, боясь взрыва отчаянья; узнав - он смолчал. Горе было больше слёз и слов.
В годы своего отроческого и юношеского становления он, будучи, казалось
бы, общительным и открытым, оставался внутренне глубоко смятенным и глубоко одиноким.
Одиночество это разомкнула только Марина.
Они встретились - семнадцатилетний и восемнадцатилетняя -5 мая 1911 года на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском, волошинском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей — красивый грустной и кроткой красотой юноша, почти мальчик (впрочем, ей он показался весёлым, точнее: радостным!) — с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами; заглянув в них и всё прочтя наперёд, Марина загадала: если он найдёт и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж! Конечно, сердолик этот он нашёл тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от её зелёных, - и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещённый, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день...