— Деревня наша в пяти верстах от озера. Камень-морем зовется, потому, как с морем схоже…Большая деревня была. В том годе еще спокойно жили. Справно. Ни слухов, ни молвы, так, изредка, бывало старухи на посиделках как выдумь болтали, что живет, мол, в озере том, чудо огромадное. Змей морской, огнедышащий. Ну чего старуха не сбрешет. Девкам оно полезно, чтоб не гулеванили попоздну. Только пропадать начали людишки. Что ни день — кого-нибудь нет. А мы с озера кормимся. Рыбу ловим, да в город на базар свозим. И на тебе, какая заноза. А по осени первый, кто змея видел, в деревню жив вернулся. Чудом ушел. Таку страсть поведал. Не приведи господь. Знамо дело, не поверили. Только люди-то все одно пропадают. А там еще один рассказал. Какого виду тот аспид. И что более всего страху нагнало, — Ефим сделал паузу, готовясь добавить нечто важное:
— Поведал тот человек, говорил-де с ним бес морской. Пасть не открыват, а слова слышит. Вона как. И по словам его выходило, "Коль будем мы ему каждый день по одному мальцу, аль молодице приводить, то не станет он рыбаков тревожить. Не даст с голодухи сгинуть".
— Ясно дело. На веру не взяли. А в другой день целый баркас под воду утянул, проклятущий. И внове одного рыбака в живую пустил. Тот слово в слово рассказ повторил.
— Куда деваться, месяц на рыбу не ходили, крепились. А как в казну платить пора пришла, взвыли. Государь шутить не станет. Вмиг, не хуже змия, голов лишит. Вот и пришли к чуде с поклоном. Как не придешь. Да только, что ни день, а деток жальче. Да и не напасешься на прожору этакого. Да он все наглее, а еще растет как на дрожжах, от людской пищи. Уже на берег выбираться стал. В лесу зверя ломать. Поняли мы, пока всех не пожрет, не успокоится. Пришли к воеводе. Так, мол, и так, посулили разно. Умаслили, одно слово. Прислал он солдат. С десяток.
Ефим проглотил комок, и, вытерев испарину, глотнул из кубка. Глаза его слегка помутнели, но не от хмеля, а от воспоминаний.
Павел сидел, открыв рот. Нельзя сказать, что не было у него веры в сказанное. Однако, после воздушных боев первых дней войны, слушать этакое было диковинно.
"Но это же сон", — напомнил он себе. И все стало на свои места.
Павел двинулся на стертой до блеска скамье. — Ну и? — поторопил он.
Не ожидая повторного приглашения, Ефим продолжил: — Сгинули. Как в омут. Только кусок рукава от мундира, да, страшно сказать, пол ноги в казенной обувке. И все. Змей, после того случая, вовсе сдурел. По округе начал бродить, уже два села вчистую сожрал. В ночь налетит, а утром только кости на улице. Страх. До нас пока не добрался, но чую, пора пришла и нам смерть принять.
— А тут объявился в деревне прохожий человек.
— Иваном назвался. На постой, в хату, просится. А у нас нынче половина их впустую стоит. Жалко, что ли? Ну и стал дедок жить. Тихо, мирно. А как пошел по деревне стон, вой, дал совет собрать сход. На нем про защитника нам и сказал. Хочешь, не хочешь, поверили. В лучшее верить хочется.
— Однако, пока суд да дело, змей все новых отдавать требует. И вот пора пришла дочку мою отправлять. Завтра в ночь и вести.
— Да что-ж я зверь… — вдруг взвыл староста. — Не отдам доченьку. Сам пойду.
Он кое-как успокоился и закончил печально: — …А как не отдашь, коль, почитай, все деток лишились? — он с надеждой посунулся к гостю: — Слушай, Павел. Ты один со змием сладить можешь. Спаси. Спаси. Не меня, дочку спаси. Одна у меня…
Ефим ухватил себя за бороду, зажимая готовый сорваться крик, и выскочил из-за стола.
Переваривая рассказ хозяина, Павел тупо уставился в стенку:
"Ну как поверить? Дичь".
И тут дверь тихонько отворилась, в горницу вошла девчонка. Даже суровая ткань сарафана не могла скрыть точеной фигуры. Из-под платка виден был толстенный хвост русой косы. Она взмахнула ресницами и подняла на гостя огромные, синие, глазищи. И тут Павел отчетливо понял, что значит когда говорят "сердце выпрыгнуло из груди". Он ощутил, что лицо его вспыхнуло, словно от спички. Девчонка ойкнула, увидав незнакомца, крутанула косой и вылетела прочь.
Павел заморгал, пытаясь сообразить, привиделась ему незнакомка, или видел ее наяву. Зажмурился…
И услышал настойчивый голос:
— Мой оберштурмфюрер. Пора вставать. Вы приказали разбудить ровно в шестнадцать, — денщик, которого выделил комендант, аккуратно тряс его за плечо.
Паша раскрыл глаза, моргнул, попытался прогнать дремоту, но лишь зевнул и повернулся на другой бок.
Однако, разбудить спящего оказалось не под силу. Служака помялся, но настаивать не рискнул.
"Коньяк отменный, — покосился денщик на стоящую возле кровати офицера бутылку. — Не стоит и пытаться. Теперь до самого утра проспит", — осторожно развернулся и вышел, прикрыв дверь.