— Не стой же на пороге и закрой дверь. Теперь, слава Богу, не лето.
— Это вы факторша? — спросила Гайне, исполнив беспрекословно приказание.
— Я факторша, — что ты хотела?
Ите вдруг захотелось заплакать, так ей сделалось завидно теплоте и тому, что женщины ели горячий картофель. Давно уже она у себя не видела такого довольства.
— Что же тебе нужно от меня? — повторила Роза, подозревая в Ите одну из нищенок, знавших к ней отлично дорогу.
Что ей нужно? Когда приходишь с ребенком в такую погоду к факторше, то, конечно, не для того, чтобы сказать: здравствуйте. Не Бог весть какая загадка, что ей нужно.
Ребенок под шалью и тряпками начал кричать и прервал ее ответ. Он кричал по своему обыкновению неистово, совсем не подозревая, где он и что с ним, и, ища с закрытыми глазами грудь, нетерпеливо и капризно дергал ручонками и ножками. Но так как при входе Ита отняла его от груди, то, не находя ее так скоро, как бы хотел, он немедленно после крика поднял такой визг, что у матери от стыда выступили слезы на глазах. Роза же недвусмысленно задвигалась на своем месте.
— Он у меня разбаловался, — с виноватой улыбкой оправдывала мальчика Ита. — Прежде, — здесь она запнулась, — муж мой работал на спичечной фабрике, а я смотрела за хозяйством. Потом хозяин фабрики обанкротился, и муж остался без работы, я же после родов два месяца болела и не вставала, и мы разбаловали ребенка, то есть я разбаловала. Первых детей ведь любишь, как жизнь, — опять извинилась она. — Вот я его сейчас успокою.
Она ловким движением расстегнулась и приложила лицо мальчика к своей груди.
Мальчик немедленно, как по волшебству, успокоился, а Ита просто прибавила:
— Вот, видите. Это всегда так у меня с ним. Он бы, кажется, спал в молоке, так оно ему приятно. — Она добродушно улыбнулась, погладила ручку ребенка, лежавшую на груди, развязала шаль и поискала глазами место, чтобы присесть. Розе сразу понравилось чрезвычайно симпатичное лицо и спокойная деловитость этой молоденькой еще женщины. Она усадила ее подле себя и мельком осмотрела ребенка.
— Он у тебя первый? — спросила она. — Как тебя зовут?
— Ита,
— Ита? Хорошо. Совсем не звучит по-еврейски. Теперь не в моде еврейские имена и из-за этого могут и не принять. Даже себя — а на что я уж стара и не нуждаюсь, — я прозвала Розой, хотя зовут меня Рейзи. Нашим дамам не нравятся еврейские имена. Оставим это. Ты хочешь в городе наняться или можешь поехать, если случится?
— Я лучше бы хотела здесь. У меня… муж.
— Ты венчалась?
Ита покраснела и ничего не ответила.
— М… м… — протянула Роза, — значит так, как Бог не велел?
Ита наклонила голову и упрямо уставилась глазами в угол, будто она там увидела что-то очень интересное
— Ты говоришь, что ребенок у тебя первый? Лучше, если бы был второй. Как у тебя молоко?
— У меня хорошее молоко. Посмотрите только на мальчика. Такое уж хорошее молоко у меня, я и не знаю почему. Сама ведь почти ничего не ем, а ребенок вот.
Она быстро освободила мальчика от тряпок, в которые тот был завернут, и Роза, взглянув на него, ахнула от восторга. Прижавшись к груди, так что виднелся один только розовенький в складочках затылок, он извивался, как гуттаперчевый, пока Роза с восхищением ощупывала его животик и взвешивала на руках пухлые ручки и ножки. Он был весь розоватый, без малейшего пятнышка на теле, весь в ямочках, складочках, тепленький и гладенький, как маленький котеночек. Роза не могла оторваться от него и щипала, и гладила мальчика своей морщинистой рукой, приговаривая со смехом:
— Где ты его взяла такого?.. Наверно, ты его украла у богатых людей. Признавайся-ка.
Ита от радости начала смеяться, и лицо ее опять сделалось добродушным.
— Я ведь говорю вам, что молоко у меня такое. Такое уж молоко, и ничего с этим не поделаешь. А сколько его у меня, что я бы, кажется, взрослого накормила, если бы хоть немного наелась.
Она быстро завернула ребенка, но так внимательно и осторожно, что мальчик даже не пошевельнулся.
— Ну, хорошо, — произнесла, наконец, Роза, после некоторого раздумья, — я тебя уже пристрою. Ты сиди здесь, а я пойду. Много мне выходить нужно сегодня.