Впрочем, идеология колониальных захватов была разработана и сформулирована лишь через несколько лет. А во время истории с Ассабом тогдашний министр иностранных дел Манчини сказал, что Ассаб — всего лишь «торговая точка», хотя и добавил, что принципы, естественные для цивилизованных народов, нельзя автоматически применять «к диким или полудиким племенам». 1 января 1885 г. в журнале «Диритто» («Право») появилась сенсационная статья, в которой, по сути дела, провозглашалась «высшая справедливость» колониальной политики и конкуренции империалистических государств. «Цивилизованные державы» должны были проявлять активность, когда речь шла о res nullius [1] и о jus primi occupantis [2] . Тогда еще не было известно, что итальянское правительство уже решило направить в Абиссинию экспедиционный корпус, чтобы занять населенный пункт Массауа все в той же провинции Эритрея. Военная операция прошла удачно, но общественное мнение было встревожено. Принципиально против колониальной политики возражала только Эстрема (Крайняя Левая): социалисты, радикалы и республиканцы. Остальные спорили о направлениях экспансии: районы Средиземноморья или побережье Красного моря. Депретис ушел в отставку, но через две недели вернулся, пожертвовав министром иностранных дел.
Расширяя сферу влияния, итальянцы заняли еще несколько населенных пунктов вблизи Массауа. 26 января 1887 г. в местности, называвшейся Догали, на итальянский отряд из 500 человек под командованием подполковника Томмазо ди Кристофориса напал абиссинский рас (племенной вождь) Алула с 7000 воинов. И подполков-пик и его отряд погибли. Потрясенный Депретис сообщил об этом парламенту, но одновременно запросил ассигнований для доставки подкреплений в Африку. Против военных ассигнований выступил социалист Андреа Коста, повторив великолепные слова, произнесенные за несколько лет до того в германском рейхстаге Августом Бебелем: «Keinen Groschen und keinen Mann» [3] . Эта формула стала традиционной, итальянские социалисты повторяли ее и в XX в. Хотя законопроект прошел, Депретис почувствовал, что прежнее трансформистское большинство несколько поколеблено, и 8 февраля 1887 г. ушел в отставку. После кризиса, продолжавшегося несколько месяцев, Депретис создал свое последнее, восьмое министерство. Вот что писал об этом Джолитти будущий премьер-министр маркиз Антонио Старрабба ди Рудини (1839–1908): «Дорогой друг, это совершенно точно: образуется министерство одной Левой. Само по себе это не пугает и не должно пугать: Левая, конечно, будет лучше, чем покойное большинство. Только вот с парламентским правительством покопчено. Отныне у пас есть только персональное правительство Депретиса, который переходит от Правой к Левой, как настоящий конституционный монарх. Комментарии излишни» {9} .
В свое последнее министерство Депретис включил на амплуа министра внутренних дел и «сильной личности» Франческо Крис ни (1819–1901). Когда 29 июля 1887 г. Депретис умер, Криспи стал премьером. Он был первым южанином, возглавившим правительство объединенной Италии. Вначале на него возлагали большие надежды, хотя одна газета и писала, что на смену диктатуре старой лисы пришла диктатура старого волка. Став премьером, Криспи не только сохранил пост министра внутренних дел, по присоединил к нему и портфель министра иностранных дел, сосредоточив таким образом в своих руках огромную власть. Многое из того, что связано с личностью Криспи, не вполне ясно и как бы «проблематично», начиная с даты его рождения. Он происходил из среды торговой буржуазии, его предки переселились на Сицилию из Албании. По образованию юрист, успешно занимавшийся адвокатурой, Крпспи пожертвовал карьерой и личным благополучием во имя борьбы за объединение Италии.
В молодости он был другом Мадзини, формально входил в Партию действия, сражался в рядах «Тысячи» Гарибальди. После поражения революции 1848–1849 гг. сн 10 лет находился в эмиграции, странствовал по свету (Марсель, Мальта, Лондон, Париж, Афины, Лиссабон). Революционер и конспиратор, человек яркий, властный, он не придавал чрезмерного значения морали и не отличался скромностью. Вскоре после объединения Италии в одной парламентской речи он говорил о себе как о самом старом из политических деятелей, которые выдвинулись «со времен конспираций и великих битв». На вопрос, кто он — мадзинист или гарибальдиец — последовал ответ: «Я — Криспи». За плечами у него был по-своему уникальный жизненный и политический опыт, он верил в то, что ему суждено «спасти Италию». Этой верой он заражал других. Политически и психологически эволюция Криспи очень интересна. По мнению Джолитти, приняв в кабинете Депретиса пост министра, Криспи фактически покинул Левую и «вошел в орбиту трансформизма». Раджоньери кажется удивительным не то, что Криспи постепенно уходил вправо, а то, что при этом он «сохранял топ и хватку якобинца», а его концепция «политики, культуры и поведения» решительно отличалась от мировоззрения консерваторов и moderati (умеренных либералов).
Раджоньери сделал интересное замечание: «В начале эры империализма в истории различных европейских стран довольно часты случаи, когда люди из демократического лагеря становятся политическими деятелями, наиболее последовательно проводящими в жизнь политику господствующих классов». Поражение рабочего движения в революциях 1848–1849 гг. и позднее, во время Парижской коммуны, «позволили европейским господствующим классам везде понемногу осуществить значительное расширение своих руководящих кадров». И более того: «Контакт с массами, в котором были заинтересованы все, кто проводил империалистическую политику… делал этих перебежчиков из лагеря демократии драгоценными, порою ключевыми фигурами для реализации политики господствующих классов. Так что в этом смысле Криспи не исключение» {10} .
Крисни был убежден в «исторической функции» буржуазии, к «социальному вопросу» подходил с позиций просвещенного буржуа, к социализму относился отрицательно, называя его «тираническим», Грамши однажды назвал Криспи человеком новой буржуазии, но иронически заметил, что у Криспи была страстная и напыщенная концепция национального величия. Волевой и импульсивный, бесконечно уверенный в себе, Криспи был точно создан для того, чтобы стать диктатором. Ему ничего не стоило менять взгляды и совершать самые резкие повороты с величайшим апломбом. Всякий раз он был уверен в своей правоте. Искренняя любовь к Италии уживалась в нем с абсолютным цинизмом. Субъективно он, конечно, не ощущал себя циником (кстати, Криспи был тесно связан с масонами). Напротив: будучи искренне убежден в своей исторической миссии, Криспи считал себя вправе и решать и изменять решения. Как хороший юрист, он серьезно относился к вопросам управления и сделал много полезного. Но в экономике он разбирался слабо. Все вместе взятое причудливо уживалось в нем с подозрительностью, легковерием, навязчивыми идеями и вкусом к конспирации.
Маркиз ди Рудини считал, что Депретис ведет себя как конституционный монарх. Что касается Криспи, то он не считался не только с парламентом, но и с большинством своих собственных министров. В известной мере он прислушивался к мнению короля, так как принципиально был сторонником сильной монархии. Об этом он открыто заявил еще в 1864 г., когда разрабатывал программу Конституционной Левой. Как раз тогда произошел его разрыв с Мадзини, который продолжал упорно связывать все надежды с европейской революцией. А Криспи больше не верил в нее и хотел создать «прогрессивный блок» для поддержки монархии.
Придя в 1887 г. к власти, Криспи решил во что бы то ни стало поднять военный престиж Италии. В свое время он осудил экспедицию в Массауа, но после событий в Догали изменил мнение. Зимой 1887/88 г. итальянцы восстанавливали прежние владения в Эритрее. Начались острые разногласия между главнокомандующим итальянскими силами в Африке генералом Бальдиссерой и дипломатом Антонелли насчет того, как лучше осуществлять экспансию. Генерал был выдающимся военным и политическим деятелем, а Антонелли вел сложные интриги и добивался некоторых внешних эффектов. Психологически понятно, почему Криспи поддерживал последнего. 14 октября 1889 г. Криспи произнес нашумевшую речь, всячески превознося колониальную политику. 5 января 1890 г. был издан королевский декрет, по которому отныне итальянские владения на берегу Красного моря называются «Колония Эритрея» и управляются губернатором. Еще до этого итальянцы заключили с негусом Менеликом, провозгласившим себя «царем царей», договор, содержание которого из-за разночтений в тексте трактовалось по-разному. Италия считала, что она установила протекторат над теми районами Эфиопии, над которыми владычествовал Менелик. Но потом выяснилось, что Менелик иначе понимает договор и никакого протектората не признает. Это было серьезным поражением Криспи, но на этот раз он удержался у власти. Падение его первого кабинета было вызвано другими обстоятельствами и в конечном счете его темпераментом и поведением.