Новый состав парламента был довольно благоприятным для Криспи, но его репутация все же была подорвана. Тем временем приближались трагические события в Африке. Прежде эти дела словно отошли на задний план, но итальянские войска занимали африканские территории, дипломаты лавировали между враждующими племенами, т. е. практически на протяжении 1895 г. между Италией и Абиссинией с переменным успехом шла война.
Криспи слал из Рима приказы и контрприказы, в парламенте и в стране крепла оппозиция африканской политике правительства, но события в Эритрее развивались. Предсказать их зачастую было невозможно. 25 февраля 1896 г. Криспи послал губернатору Эритреи генералу Баратьери знаменитую телеграмму: «Это не война, а военная чахотка; мелкие стычки, в которых мы всегда уступаем противнику; безрезультатная трата героизма. Не будучи на месте, не могу давать советы, но констатирую, что кампания ведется без заранее разработанного плана, и хочу, чтобы он был. Мы готовы идти на любые жертвы во имя спасения чести армии и престижа монархии» {17} . Войска были тогда сосредоточены вблизи Адуа. 1 марта итальянцы потерпели катастрофическое поражение в бою с армией Менелика II. Почти 5 тыс. человек было убито, множество ранено и взято в плен. Это было воспринято как величайший национальный позор. Перед лицом общего горя и обрушившегося на него презрения Крпспи даже не пытался оправдаться. 5 марта 1896 г. он подал в отставку. Кончилась история одной диктатуры, кончилась драматично и бесславно.
Приведем несколько суждений о Криспи. В корреспонденциях для газеты «Лейпцигер фольксцайтунг» Антонио Лабриола, современник событий, подчеркивая реакционный характер деятельности Криспи, писал: «…если Крпспи хочет и дальше следовать по пути реакции…»; «…сам себя избравший диктатором Криспи…»; «…чтобы спасти честь, пардон, бесчестие Криспи…». Историк-марксист Раджоньери писал, что «империализм Криспи был непоследователен, а средства не соответствовали цели». Итальянский прогрессивный историк Джампьеро Кароччи заметил, что, несмотря на добрые намерения Криспи, его политика «привела лишь к тому, что общее положение радикально ухудшилось».
Яркий портрет Криспи дал Кроче. Хотя идеалом Криспи был Бисмарк, сам он не был деятелем такого масштаба. Но он фанатически верил в свое призвание. Если что-нибудь не выходило, виноватыми всегда оказывались другие. Случалось, его не просто обвиняли, но уличали в аморальности, например в двоеженстве {18} , но он каким-то образом всегда удерживался на политической авансцене. «Чего ждало от него общество?» — задает риторический вопрос Кроче. И отвечает: «Ничего, кроме так называемой энергии, и он со своей стороны не мог предложить ничего, кроме той формальной энергии, которой от него требовали». Криспи не был ни пророком, ни предтечей. «Он был политическим деятелем, не выходящим за рамки общества своего времени, связанным с силой и бессилием этого общества, с его желаниями и прихотями. Как и это общество, он мог следовать по определенным путям, колеблющийся и непоследовательный тогда, когда колебалось и было непоследовательным общество. В мыслях своих он как будто оставался верным идеям просветительства и Общественного договора, но, как часто происходит с такими абстрактно мыслящими людьми, его темперамент и действия были авторитарными» {19} .
Через пять лет после ухода с политической сцены Криспи умер, заброшенный и ненавидимый, сохраняя уверенность в том, что он все делал для блага родины, по враги Италии (и его личные враги) привели страну на край гибели. «Я не живу, я прозябаю, — писал он в 1897 г., — и когда я остаюсь один, а это бывает часто, мой ум подобен бурному морю, в котором мысли громоздятся и сталкиваются. Когда я думаю о том, что случилось, и все потому, что я служил своей стране, мне кажется, что я брежу».
После падения Криспи к власти вернулся маркиз ди Руди и и. Джолитти поздравил его и обещал поддержку «своих друзей». Опять, как и в первый раз, на ди Рудини возлагались некоторые надежды. Однако консервативное крыло Правой стало еще более влиятельным. В последние годы пребывания Криспи у власти острота «социального вопроса» неуклонно возрастала, в центральных учреждениях и на местах царили беззакония, интриги и коррупция. Буржуазия вступила в полосу «большого страха», ибо народное недовольство проявлялось все более настойчиво и открыто. Идея «сильной руки», всегда присутствовавшая в правящих кругах, отнюдь не была забыта.
В новогоднем номере авторитетного журнала «Нуова антолоджиа» («Новая антология») (1897 г.) появилась статья «Вернемся к статуту». (Подразумевался так называемый Альбертинский статут — очень умеренная и консервативная конституция 1848 г.) Статья была подписана «Один депутат». Автор ее — крупный государственный деятель Сидней Соннино (1847–1922). Смысл сводился к тому, что парламентский режим в Италии совершенно дискредитирован и нужна «реорганизация всего государства». Хотя Кроче утверждал, будто Соннино не стремился к «цезаризму», явно имелся в виду какой-то вариант авторитарной власти. Программа Соннино была диаметрально противоположной той, которую еще в 1886 г. изложил перед своими избирателями Джолитти. Разным было все: мышление, отправная точка рассуждений, политические взгляды обоих деятелей.
К концу XIX в. бурно развивается итальянская промышленность. Вышли на международную арену промышленные гиганты. Рабочее движение, его политические и профсоюзные организации превратились в реальную силу, возросло влияние Социалистической партии. Усиливалось и влияние прогрессивного крыла католиков. Классовые противоречия неуклонно обострялись. Осенью и зимой 1897–1898 г. в связи с тяжелым экономическим положением во многих итальянских городах произошли массовые выступления трудящихся.
Кульминацией классовых битв явились майские события в Милане (1898 г.). Ди Рудини послал туда генерала Бава-Беккариса, дав ему такие же неограниченные полномочия, какие за несколько лет до того Криспи дал генералу Морра ди Лавриапо, подавившему движение сицилианских фаши. В городе были воздвигнуты баррикады, шли уличные бои, было много убитых и раненых. Король прислал Бава-Беккарису телеграмму и наградил его высшим орденом савойской династии «за вклад в спасение национальных институтов и цивилизации». Баррикадные бои продолжались пять дней. После событий в Милане состоялось 129 судебных процессов. По всей стране были произведены аресты, закрыты демократические газеты, распущены все организации, которые так или иначе могли показаться подозрительными и опасными.
Значение майских событий исключительно велико. Исследования последних лет дают основания предполагать, что весной 1898 г. буржуазия подготовляла самый настоящий государственный переворот с целью ликвидации конституционных норм. Известно, что ди Рудини подготовил проект соответствующего королевского декрета. Но, в то время как королева Маргерита и двор требовали крайних мер, король колебался. Историк-марксист Гастоне Манакорда пишет, что попытка ди Рудини перейти от эпизодических репрессий к постоянно-реакционному режиму глубоко видоизменила взаимоотношения между государством и гражданами.
Католический историк Габриэле Де Роза точно оценил майские события: в громе выстрелов генерала Бава-Беккариса «кончилась традиция умеренной политики, подозрительной, замкнувшейся в аристократической защите ценностей Рисорджименто, не подготовленной к тому, чтобы считаться в фактических масштабах государства с большими силами рабочего и крестьянского протеста. Два страха господствовали отныне над умами либерального правящего класса, льстивого, солдафонского, больного авторитаризмом». Это был страх перед социалистами и перед непримиримыми католиками, «которые отказывались прийти на помощь умеренному либеральному строю, словно только и ждали его гибели» {20} .