Будто у них дома и без того мало еды. На буфетных полках лежали пучки бережно высушенной пасты, завернутые в кухонные полотенца. В недрах морозильной камеры прятались аккуратно подписанные матерью контейнеры с его супами и соусами. И все равно Беппи продолжал самозабвенно стряпать.
Пьете нравилась его стряпня, но еды всегда было слишком много. Иногда она мечтала уехать из их большого четырехэтажного дома, в котором они обитали все вчетвером, и поселиться отдельно, и готовить тоже самой. Лучше пусть на обед у нее будет какой-нибудь незамысловатый свекольный суп да кусочек бекона, но съеденные в тишине и покое, вместо этих гигантских порций, поглощаемых в шуме и суете, сопровождавших все, что затевал папа.
Пьета зевнула и бросила последний взгляд на манекен. Мысленно она слегка поправила ворот и расширила линию плеча. Затем выключила свет, укуталась одеялом, закрыла глаза и через несколько минут уже крепко спала.
Наутро, когда Пьета спустилась вниз, кухня выглядела именно так, как она и ожидала. Один конец длинного стола из соснового дерева сплошь покрывали желтые ленточки феттучини, присыпанные мукой. На другом конце лежали листочки теста для лазаньи, а в центре, где еще оставался крошечный кусочек свободного пространства, ее мать, Кэтрин, поставила тарелку с хлопьями и кружку чая.
Бледная и изможденная, с седеющими волосами, собранными в тугой узел, Кэтрин, завернувшись в цветастый халат, равнодушно черпала ложкой хлопья и отправляла их в рот.
— Доброе утро, мама. Как ты сегодня себя чувствуешь?
Пьета захлопнула кухонную дверь и устремилась прямо к кофейнику.
— Не очень хорошо, но и не очень плохо.
— Хочешь кофе?
— Нет, нет, по утрам я могу пить только чай, и ты это прекрасно знаешь. — Кэтрин с возмущением ткнула пальцем в серпантин из полосок теста, густо покрывавший стол. — Я вообще не представляю, где тебе сесть. Ты только полюбуйся на это!
— Все в порядке. — Пьета пожала плечами. — Мне вполне хватит кофе и сигареты. Я могу устроиться на заднем крыльце.
— Курит, вечно она курит, — простонала Кэтрин. — Когда ты наконец бросишь? Твоя сестра не курит. Я вообще не понимаю, с чего ты вдруг к этому пристрастилась.
Каждое утро одна и та же история. Мама всегда поднималась с постели первой, усаживалась на кухне с газетой и, пока ее хлопья пропитывались молоком, просматривала новости, с наслаждением задерживаясь на плохих. Пьета неизменно заставала ее за кухонным столом: губы сморщены, словно она съела что-то горькое. Часто она вслух зачитывала особенно возмутившую ее заметку.
Если Адолората работала в ресторане допоздна, она обычно приходила, чтобы составить Пьете компанию на ступеньках крыльца: глотнуть кофе или тайком затянуться ее сигаретой, прежде чем отправиться обратно в постель, чтобы немного вздремнуть.
И только когда вставал их папа Беппи, весь дом пробуждался по-настоящему. Будучи в хорошем настроении, он врывался на кухню, резко распахнув дверь, небрежно сметал со стола женину тарелку с недоеденными хлопьями, с грохотом ставил ее в мойку и шумно наливал себе кофе, не переставая громко кричать: «Доброе утро, моя прекрасная Катерина, доброе утро, Пьета. Опять ты там куришь? Будь хорошей девочкой, заходи в дом и позавтракай как следует, прежде чем идти на работу».
Но все бывало совсем по-другому, когда папа вставал не с той ноги. Тогда он бродил по кухне, зажав себе нос большим и указательным пальцами, и громко стонал.
Но сегодня утром Пьета в одиночестве сидела на ступеньках крыльца, потягивая кофе, окидывая взглядом небольшой садик, где папа разбил огород, и слушая, как мать листает газету.
Где-то в отдалении слышался невнятный гул лондонских улиц, но Пьета едва обращала внимание на этот звуковой фон. Она родилась здесь, в закоулках Клеркенвелла[3], в этом высоком доме, и прожила здесь всю жизнь. И теперь, сидя на своих любимых ступеньках, прикрыв глаза и ощущая на лице лучи утреннего солнца, она слышала только то, что хотела слышать, — пение птиц в церковном саду напротив, крики детей на крошечной игровой площадке. Этот обнесенный высокими стенами садик, каждый дюйм которого был тщательно возделан и ухожен, казался ей самым безопасным местом на свете. Но она не могла сидеть здесь все утро. Еще одна чашка кофе, еще одна, последняя, сигарета — и настанет время идти. И, как обычно, ее охватил ужас при мысли, что впереди еще целый день.
3
Клеркенвелл — район в Центральном Лондоне; был некогда известен как «Маленькая Италия» из-за того, что между 1850 и 1960 гг. там проживало большое число итальянцев.