«Как-то раз во время путешествия, ночь застала меня вдалеке от какого бы то ни было жилья, и я заночевал на краю дороги, — говорил Иоганн Шильдеман, отхлебывая из оловянной кружки и вытирая пену с усов, — и был разбужен звуком колокола. Город на берегу реки оказался всего в полуверсте от меня, и я поспешил к нему. Город вырастал на рассвете, как груда ночного мрака посреди речной долины. Туман ушёл, растаяла росистая мокрая хмарь, и остались стены, свинцовые листы кровли, чёрный шифер крыш, башни, глухие колокольни, тисовые деревья во дворах, и колодцы с мёртвой водой. Дома из бутового камня, булыжные мостовые с продавленными колеями, по которым четыреста лет двухъярусный катафалк возил Красную королеву и Синего кардинала. Кони с копытами, обутыми в замшевые мешки, неслышно ступали по камням, роняя розовую пену. Шли факельщики, и чёрные громадные вороны шли рядом с ними, склёвывая горящие капли смолы. Колокол, как сердце великана, ударял глухо и редко, звук его успевал затихнуть, уже наступала тишина, можно было различить щебет птиц, и плеск утренней рыбы в реке Эбро, и колокол ударял снова, меркли звуки, воздух наполнялся смертью, вздрагивал жемчуг, осыпавшийся с Синего кардинала. Красная королева совершала свой бесконечный путь над телом своего возлюбленного, в свадебном венке из калиновых цветов. Потом, где-то в погребе, вылезал из бочки мокрый облезлый человек, выходил на порог, щурился и кривился от света утра, засовывал пальцы в рот, свистел, хлопал себя по мокрым от капустного рассола ляжкам, и блуждающий каменный город-призрак колебался, сползал к реке, таял и исчезал. Человек запрыгивал обратно в бочку, бочка сдавливалась, слышался из неё хруст костей, и дьявольское наваждение исчезало. Именно его я встретил во время своего путешествия из Сарагосы в Уэску, и даже побывал в нём. Чудом я успел покинуть его проклятые стены, прежде, чем он отправился обратно в преисподнюю», — подытожил господин Шильдеман, как бы невзначай бросая тревожные взгляды на дверь тринадцатого номера и напуская на себя вид самого непроницаемого хранителя тайн.
Сам я слышал рассказы про город Красной королевы, отравленной кардиналом, ещё очень давно. Этот город появляется в разных местах, грозя гибелью случайным путникам, которых Красная королева берёт себе в мужья. Но никто до сих пор не рассказывал эту историю с такой фальшивой претензией на достоверность. Я понял, что здесь кроется некий простой подвох.
Вечером, когда постояльцы разошлись по комнатам, я пришел к Шильдеману, положил на табуретку возле его кровати горсть серебра и спросил, кивая головой в сторону таинственного номера тринадцать: что там? После недолгих хитроумно-соблазнительных запирательств господин Шильдеман поведал, что в таинственном городе Красной королевы ему посчастливилось купить автомат для игры в шахматы. Мы дождались, когда всё в трактире угомонятся, и, потушив свечу, тихо открыли заветную дверь. Я зажег огонь. Посреди комнаты стоял деревянный ящик шести футов в высоту, напоминающий кухонный буфет. В ящике, на столе, находилась шахматная доска с фигурами.
— Он обыгрывает любого, — с гордостью сообщил Шильдеман, пододвигая мне стул. Я сел, и помешкав, передвинул ферзёвую пешку на два поля вперед. Минут через десять, автомат шурша скрытыми шестеренками и лязгая рычагами для перемещения фигур, запер моего короля ладьей и слоном. Я сдался.
— Вот видите! — торжествовал Шильдеман, — это гениальный автомат, ему нет равных! Если желаете, господин Феру, по ночам, за вполне умеренную плату я буду предоставлять вам возможность поиграть с ним. Если вы выиграете, — тут я счел уместным перебить Шильдемана, сообщив о своей готовности сыграть с деревянным ящиком следующей ночью еще раз. «Вот глупый пройдоха, — думал я про Шильдемана, — а мог бы придумать что-нибудь поинтереснее. Вот странно, такой балбес — и владеет уникальным механизмом. Ерунда какая-то».
Ночью, когда тишина в трактире стала полной, ко мне в комнату почти беззвучно вошел деревянный автомат для игры в шахматы и плотно прикрыл за собой дверь.
— Привет, Феру, — сказал он, — не узнал меня?
Голос был не тот, но манера речи сохранилась. Несомненно, это был Мателиус.
— Сеньора Мита умерла, — сказал я.
— Умерла, не умерла, — это не настолько важно, как тебе кажется, Феру, — произнес он, но мне показалось, что он плачет, — вот ты видишь меня. Это уже четвертый вариант меня самого с тех пор, как мы расстались.
— Как это возможно?
— Практически никак, но есть лазейки.
— Вам удалось ее оживить?
— Пока нет. Но я работаю над этим. Я нанял Иоганна Шильдемана, чтобы он смазывал механизм и не мешал мне работать, а этот тупой скупердяй решил обогатиться, показывая меня на ярмарках. Но не убивать же его за это?
— Не знаю, — сказал я.
— Открой мою боковую дверцу, — сказал он. Я потянул ручку. В нише автомата стоял скелет сеньоры Миты.
— Мне потребуется вода и белый фосфор.
— Мир жесток, — сказал я. Я не нашел правильных слов.
— А никакого жестокого мира нет, Феру. Есть знания и пустота. Ты хочешь наполнить пустоту чувствами. Я знаю, ты художник, драматург, архитектор. Черта ли в твоей драматургии?
— А ваша любовь? — крикнул я, досадуя на самого себя, на него, на всю мою жизнь.
— Ладно, поговорим позже. Мне надо еще поработать. Не забудь, о чем я тебя просил.
Этой же ночью я пришел к дураку Иоганну Шильдеману и сообщил, что если тот не оставит шахматный автомат в покое и не уберется из гостиницы сию же минуту, я перережу ему глотку. И Шильдеман ушел.
Дальше события стали развиваться с неприятной быстротой. В освободившемся номере господина Шильдемана поселился богатый молодой человек: обаятельный весельчак и франт. В его присутствии Азра из симпатичной девушки превращалась в несомненную красавицу, глаза ее сияли.
Молодого человека звали Бенвенуто Лупи. Он любил вкусно поесть, даже захаживал на трактирную кухню, чтобы готовить еду вместе с поваром и кухаркой. Про себя он говорил просто, что он бонвиван и гастроном с несколько необычными взглядами на кулинарное искусство. Взгляды его на гастрономию были немного экстравагантны. «Нет, — говорил Бенвенуто Лупи, очаровательно улыбаясь, — я не из тех лимузенских обжор, которых издавна опасаются соседи. Хороших людей я не трогаю. Я же не зверь. Я изредка устраиваю себе маленькие праздники, и съедаю какого-нибудь негодяя. Разве это плохо? Зачем убийство врага превращать в мрачный ритуал казни? Что в этом хорошего? Надо с радостью прощаться с ужасами и подлостью рода человеческого!» Словом, Бенвенуто Лупи был людоедом нового времени: свободный, бодрый и уверенной в своей правоте. Он хорошо знал бургундскую и аквитанскую поэзию, разбирался в искусстве и охотно делился рецептами.
И через два дня влюбленная Азра убежала с ним. «Отец, не сердись, — писала она мне с дороги, — у меня всё хорошо, мы обвенчались». Это было в её манере: сжечь Анкону, повесить Марио Роппелоне, выйти замуж за людоеда.
У меня не было времени отчаиваться. Мы с Мателиусом были заняты опытами. Комната номер тринадцать превратилась в лабораторию, и трактир провонял едким дымом. Наша труппа почуяла беду и стала расходиться. Вскоре никого не осталось. Последним исчез Пьетро Быстрожуй, украв свиной копченый окорок и связку белого лука. После этого трактир «Пятый всадник» сгорел дотла. Остатки автомата для игры в шахматы вместе с почерневшими костями сеньоры Миты я зарыл под камнем и поставил над ними, на всякий случай, большой самодельный крест из горного дуба.
Налегке я отправился назад. Не думая ни о чем я вернулся в Анкону, где проработал художником еще шесть лет. В тот день я рисовал, стоя на козлах, высоко, почти под самым потолком. Я закончил работу, отложил кисть, встал на колени и закрыл глаза. «Вот и всё, — сказал голос у меня за спиной, — пора возвращаться». Я знал, чей это голос и не стал оборачиваться.
Я уехал в заколдованное поместье, и сегодня утром получил письмо от Азры. Она привезет мне внука. Маленького мальчика-людоеда с курчавой головой. Что я могу сделать? Что сказать ему? И успею ли я сказать эти слова?