— Практически никак, но есть лазейки.
— Вам удалось ее оживить?
— Пока нет. Но я работаю над этим. Я нанял Иоганна Шильдемана, чтобы он смазывал механизм и не мешал мне работать, а этот тупой скупердяй решил обогатиться, показывая меня на ярмарках. Но не убивать же его за это?
— Не знаю, — сказал я.
— Открой мою боковую дверцу, — сказал он. Я потянул ручку. В нише автомата стоял скелет сеньоры Миты.
— Мне потребуется вода и белый фосфор.
— Мир жесток, — сказал я. Я не нашел правильных слов.
— А никакого жестокого мира нет, Феру. Есть знания и пустота. Ты хочешь наполнить пустоту чувствами. Я знаю, ты художник, драматург, архитектор. Черта ли в твоей драматургии?
— А ваша любовь? — крикнул я, досадуя на самого себя, на него, на всю мою жизнь.
— Ладно, поговорим позже. Мне надо еще поработать. Не забудь, о чем я тебя просил.
Этой же ночью я пришел к дураку Иоганну Шильдеману и сообщил, что если тот не оставит шахматный автомат в покое и не уберется из гостиницы сию же минуту, я перережу ему глотку. И Шильдеман ушел.
Дальше события стали развиваться с неприятной быстротой. В освободившемся номере господина Шильдемана поселился богатый молодой человек: обаятельный весельчак и франт. В его присутствии Азра из симпатичной девушки превращалась в несомненную красавицу, глаза ее сияли.
Молодого человека звали Бенвенуто Лупи. Он любил вкусно поесть, даже захаживал на трактирную кухню, чтобы готовить еду вместе с поваром и кухаркой. Про себя он говорил просто, что он бонвиван и гастроном с несколько необычными взглядами на кулинарное искусство. Взгляды его на гастрономию были немного экстравагантны. «Нет, — говорил Бенвенуто Лупи, очаровательно улыбаясь, — я не из тех лимузенских обжор, которых издавна опасаются соседи. Хороших людей я не трогаю. Я же не зверь. Я изредка устраиваю себе маленькие праздники, и съедаю какого-нибудь негодяя. Разве это плохо? Зачем убийство врага превращать в мрачный ритуал казни? Что в этом хорошего? Надо с радостью прощаться с ужасами и подлостью рода человеческого!» Словом, Бенвенуто Лупи был людоедом нового времени: свободный, бодрый и уверенной в своей правоте. Он хорошо знал бургундскую и аквитанскую поэзию, разбирался в искусстве и охотно делился рецептами.
И через два дня влюбленная Азра убежала с ним. «Отец, не сердись, — писала она мне с дороги, — у меня всё хорошо, мы обвенчались». Это было в её манере: сжечь Анкону, повесить Марио Роппелоне, выйти замуж за людоеда.
У меня не было времени отчаиваться. Мы с Мателиусом были заняты опытами. Комната номер тринадцать превратилась в лабораторию, и трактир провонял едким дымом. Наша труппа почуяла беду и стала расходиться. Вскоре никого не осталось. Последним исчез Пьетро Быстрожуй, украв свиной копченый окорок и связку белого лука. После этого трактир «Пятый всадник» сгорел дотла. Остатки автомата для игры в шахматы вместе с почерневшими костями сеньоры Миты я зарыл под камнем и поставил над ними, на всякий случай, большой самодельный крест из горного дуба.
Налегке я отправился назад. Не думая ни о чем я вернулся в Анкону, где проработал художником еще шесть лет. В тот день я рисовал, стоя на козлах, высоко, почти под самым потолком. Я закончил работу, отложил кисть, встал на колени и закрыл глаза. «Вот и всё, — сказал голос у меня за спиной, — пора возвращаться». Я знал, чей это голос и не стал оборачиваться.
Я уехал в заколдованное поместье, и сегодня утром получил письмо от Азры. Она привезет мне внука. Маленького мальчика-людоеда с курчавой головой. Что я могу сделать? Что сказать ему? И успею ли я сказать эти слова?
Я состарился. Я перестал раскачиваться на стуле — а это несомненная старость. Всё идёт к тому, что скоро я перестану глядеть на детей, собак и девушек с особым интересом, а это означает, что мой горизонт уже как бы засыпан землёй, и всё, что доступно моему взору – это ластовица неба, если, конечно, не полениться и задрать голову. Мне останутся перед смертью только два элемента: небо и земля. Не хочется в этом сознаваться, но с землёй я чувствую родство. Что я могу дать небу? Небо — скопище звёзд и чужих планет. У меня своя земля, я не знаю ничего другого. Чернота, сырость и корешки. Количество моих больших грехов и мелких несовершенств таково, что с ними уже ничего нельзя поделать, остаётся только умереть и закрыть страницу со страстными подсчётами дебета-кредита. Безумие — лёгкая отрада на краю могилы может посетить меня, но я хотел бы сохранить лицо, сыграть роль до конца, выйти на поклоны и сорвать аплодисмент. Не верьте моей улыбке, она не стоит гроша. Будьте внимательны, пока я собираю последние букеты в свете гаснущей рампы, в задних рядах орудуют профессиональные ангелы, они воруют ваши сердца, чтобы навсегда лишить вас покоя.