— Расслабься и получай удовольствие, — Петров рычит ему прямо в губы, снова повалив на пол, и устраивается у Вани между ног.
Даня появляется крайне (не)вовремя. Одному чёрту известно, что самый примерный ботаник забыл в спортзале. Но сейчас Иванов готов его расцеловать. Да и не только сейчас.
— Георгий… — бледность во взгляде сменяется колючим испугом, а голос рассыпается хрустящими ошмётками. — … Петрович
— Данька, стой! — Ваня срывается за ним, даже не посмотрев в сторону Петрова. — Да подожди ты!
Ваня прогорел по всем фронтам.
*
— Я всё объясню, — Ваня находит Данилу в пустом кабинете химии. Погасшая злость во взгляде сереет пустотой, сырой и горькой.
— Ты с Петровым… — режущее непонимание в даниных глазах расщепляется обидой, закованной глубоко под рёбрами. — Вы с ним это…
Давай, скажи это. Ты сам знаешь правду, которую лучше никому и не знать.
Ваня резко хватает его за плечи, с неистовой силой вминая в стену.
— Перестань мямлить! — Ваня выплёвывает не со злостью, а с трескучим разочарованием. Потому что ждал от Дани гневных истерик, сцен ревности с разбивающимися химическими реактивами — чего угодно, но только не ядовитого осуждения, прячущегося где-то на дне серых радужек. — Да, мы трахаемся.
— Господи, я не хочу этого слышать, — Даня показательно закрывает уши, как маленький ребёнок. Чего же он боится на самом деле?
— А ты послушай, — Ваня до хруста сжимает его руку, — может, твоя умная башка что-то новое узнает.
— Что?
— Послушай сюда, — ванина горячая ладонь на шею раскалённым углём ложится. Взгляд наводит точно в глаза, чтобы не удрал с перепуга. — Ты сейчас считаешь меня последним гадом, предателем, может, даже дешёвой подстилкой. Но запомни одно: я никогда не давал тебе поводов для ревности, потому что мы были братьями. До тех пор, пока я…
— Пока ты что? — короткий вопрос, в котором споткнуться почти невозможно. Даня на каждой букве запинается, будто голос глохнет под толщей его пробудившихся чувств.
— Пока я в тебя не втюрился, — Ваня выдавливает быстро, будто курок отпускает. — Петров — это подделка, ничтожная замена тебя. Я был с ним всё это время, — у него глаза становятся на тон темнее после каждого слова, — потому что знал, что тебе никогда не хватит смелости даже подумать о том, что между нами может что-то быть. Ты — моё главное наказание, Даня.
Ты — самая сильная слабость Вани, Дань.
========== Часть 4 ==========
— Чё здесь забыл этот бедолага? — зловещий шепот Петрова выводит Ваню из себя. В кои-то веки удалось выбраться на занятие одного их многочисленных кружков, которые образцово оплачивает его отец, а Саня жужжит у него над ухом уже минут десять и в покое оставлять не собирается. Игра на гитаре — единственный кружок, который нравится Иванову. Петров — единственный ванин друг, которого послать куда подальше совесть не позволяет.
Ваня неохотно отслеживает прищуренный взгляд Петрова и натыкается на знакомую щуплую фигуру у окна. Данила Иванов. Ванька до сих пор удивляется, каким ветром того сюда занесло. Ему бы над учебниками корпеть с ночи до утра, зазубривая формулы и правила, а не струны перебирать. Руководитель кружка доходчиво ведь объяснил: с гитарой справиться дано далеко не каждому, даже круглому отличнику.
Даня не сдаётся — повсюду гитару за собой таскает вместо любимого учебника по математике (откуда только Ваньке это известно?) и примерно посещает занятие за занятием. И если Санькá старания Иванова откровенно смешат, то Ваню, напротив, восхищают. В Дане ему нравятся железное упрямство и трудолюбие.
— Чем уже Данька тебе не угодил? — Ваня недовольно вздыхает, но глаз от Данилы ни на секунду не отрывает. Такой сосредоточенный, спокойный, осторожный. Пальцами плавно по струнам водит и думает о чём-то своём. Ивану до безумия хочется заглянуть в его голову, стать одной тоненькой ниточкой в клубке его мыслей. Хотя бы на один день.
— Зачем ходить на кружок, если играть на гитаре не умеешь? — Петров воспламеняется с каждым словом всё больше, и равнодушие лучшего друга лишь подливает масла в огонь. И что только Ваня нашёл в этом занудном дрыще? — Типа если ботан, то должен преуспевать во всём? Я этого не понимаю.
— Санёк, не бубни, — Ваня поворачивается к нему спиной и берёт в руки гитару. — Мы сюда играть вообще-то пришли.
Петров проглатывает едкий ком злости в горле. Вытолкать Ваньку из зала в три шеи и потребовать объяснений? Или может, сразу расшибить гитару о данину голову? Нет, легче от этого никому не станет. Потому что Саша не имеет права распоряжаться ваниной жизнью. Единственное, что ему остаётся, — сдержанно молчать и наблюдать. Наблюдать, кто из этих двоих первым сдастся и выйдет из шкафа.
— Ты стал таким же ханжой, как и он, — Петров криво улыбается, направляясь к своему месту.
*
— Дань, я тут подумал, — Ваня подходит к Даниле сразу же после занятия, когда в зале не остаётся ни одной живой души, кроме их двоих. Сбагрить Петрова получилось с трудом и далеко не сразу, потому что тот едва не задушил своим жгучим любопытством (уж больно смахивающим на ревность). — Если у тебя что-то не получается, я могу помочь.
Даниле хочется зарядить Ваньке смачную пощечину. Потому что каждое его слово, каждое его движение насквозь пропитано мерзкой жалостью — смоляно-черной, вязкой, застойной. Тем ядом, который Иванов глотал смертельными дозами несколько месяцев. С того самого момента, когда его перевели в один с Ваней класс. Даня лихорадочно кусает губу, чтобы не повалиться грудой осколков на пол, прямо у него на глазах. Господи, не сейчас, пожалуйста. Не сейчас, когда Данила близок к своей цели как никогда.
— Нет, спасибо, — Данила крепко прижимает к себе гитару, боясь столкнуться с настойчиво-острым взглядом. Ваня отступать не собирается, и в его глазах закипает горечь. Даня чувствует, что не справится. — Это личное.
«Это личное». Ничего умнее придумать не мог? Иван перестанет его жалеть — просто возненавидит.
— Личное? — Ваня поднимает с пола списанный лист бумаги, разворачивает и внимательно всматривается в строчки, выведенные каким-то беспорядочным почерком — то ли в спешке писал, то ли переживал ужасно. — Ты что, пишешь песню для кого-то?
— Положи на место, — Даня сердито вырывает смятую бумажку у него из рук и прячет куда-то в карман. Ему бы никогда не хватило смелости выбросить то, над чем трудился последний месяц.
Даня не знает, как это назвать. «Песня» — звучит слишком пафосно и чванливо. До стихов его мазанина и вовсе не дотягивает — никакого ритма, никаких правил. Пламя, льющееся из его сердца. Его судорожное, трескуче-сухое признание в любви парню, взгляд которого жадно ловил на каждом занятии. Ради которого записался на этот чертов кружок и переломал самого себя, чтобы научиться играть. В дребезжании струн тонет стук его влюблённого сердца.
— И кто же эта счастливица? — лукавая ухмылка вспыхивает на ваниных губах. Смотрит так нагло и пристально, будто всё знает, засранец.
— Это не твоё дело, — Даня чувствует, как крупная дрожь бежит по спине, и обессилено закрывает глаза. Иванов расколет его в два счёта, и у него больше не будет возможности сбежать. Раньше у него с лёгкостью получалось ускользнуть, благодаря Петрову, который рядом с Ваней ошивается двадцать четыре на семь. Сейчас они одни в этом широком зале. К сожалению или к счастью.
— Да ладно тебе, я никому не расскажу, — Ваня обходит его со спины и выдыхает прямо в шею. — Мы же друзья.