Антракт. И тут Ельцин подходит ко мне: «Журбин, молодец!.. Пишите для нас…» В общем, контакт возник. Разговор пошел. Налили, закусили… Через некоторое время у меня в Свердловске еще одна премьера: музыкальный спектакль «Мымра» по Эмилю Брагинскому и Эльдару Рязанову. Ельцин опять среди первых зрителей, тут мы уже встретились как старые знакомые. Позднее переписывались, поздравляли друг друга, необязательно с круглыми датами. Так продолжалось и тогда, когда по партийной линии Ельцина перебросили в Москву. Когда же он стал президентом, связь прервалась. По моей инициативе. Я понял: это не мое… Если бы я захотел вскочить в этот возок, я бы, поверь, успел.
— …Стал бы министром культуры.
— Я не захотел этой возни. Даже сейчас, когда немало людей от искусства поддерживают политические партии, ходят на митинги или даже становятся депутатами, я остаюсь в стороне. В такой активности, как мне кажется, есть доля пиара. Ну не мое!.. Конечно, у меня есть определенные политические симпатии, но я их не афиширую и никуда не лезу. Я создаю вещи, которые сегодня не имеют никакого политического контекста, но, может, в пересчете на будущее они обретут какую-нибудь ценность. Мне нравится самовыражаться. Для этого я и на радио работаю, раньше был «Маяк», теперь — радио «Орфей». Есть еще телепередача на НТВ-МИР. Каждую неделю встречаюсь с людьми, беседую с ними, все говорят, что у меня это получается.
Я долго жил и живу — по несколько месяцев в год — в Америке. Там, безусловно, свои недостатки, но при этом устроено все очень разумно.
— И тут мы подходим к самой большой тайне в биографии Журбина. Как ты, находящийся, казалось бы, на вершине славы в Москве, оказался в Америке? В эмиграции, можно сказать.
— Стоп! Мы с Ирой (женой — поэтессой Ириной Гинзбург. — «Итоги») никогда не были эмигрантами. Ни дня… Оставлять Россию я даже в мыслях себе не позволял, просто мне предложили интересную работу. Так во всяком случае мне казалось тогда… Честно говоря, внятного ответа, почему мы уехали, дать не могу. Так сложилось. В 90-м году я был процветающим человеком, известным, востребованным. Но меня мучила тоска, в Советском Союзе, разрушавшемся под шумок перестройки, наступила духовная пустыня. Спектакли сборов не делали, концертные залы превращались в товарные биржи. Люди перестали ходить в театр, кино. Начали думать только о выживании. Хаос, анархия и страшная неразбериха…
Многие в ту пору уезжали: Спиваков с его «Виртуозами», Шнитке, Губайдулина, Щедрин… И в этот момент в Москву приезжает продюсер из Америки. Я его не знал, ничего ни перед кем не лоббировал. Но он пошел в Театр Вахтангова и посмотрел там мой «Закат» по Бабелю. И ему это понравилось. Из всего, что американцу показали в Москве, он выбрал только мой спектакль и спросил: «Хотите, чтобы мы это поставили у нас?» Естественно, я сказал: «Да». Он был из Филадельфии. Пригласил меня на эту работу и заплатил хорошие деньги. И действительно, через год в театре Филадельфии пошел мой спектакль. Параллельно я получил приглашение стать composer-in-residence, то есть штатным композитором, от одной крупной культурной организации в Нью-Йорке. Мне предложили контракт на три года: я должен был сочинять музыку и раз в год прочесть какую-то лекцию. Глупо было бы отказываться, хотя деньги были небольшие.
Я честно думал, что все это продлится только три года, а там мы вернемся. Но в России продолжался бардак, мне же предложили в Америке следующий контракт. Таким образом, я прожил двенадцать лет в Штатах, практически от них не отрываясь. И хоть эмигрантом себя не чувствовал, все равно помнил слова Марии Розановой, жены Андрея Синявского: «Эмиграция — это горький хлеб».
Первое время было трудно. Но потом Ира начала работать на американском русскоязычном телевидении. Как-то все отстроилось… Все равно жить в Штатах оказалось отчаянно дорого. Ты без устали должен платить по огромному количеству счетов. И я собой горжусь, я перепробовал многое. Довольно долго играл в таком известном месте, как нью-йоркский ресторан «Русский самовар». В моих воспоминаниях об этом есть целая глава. О том, как приходили люди, прилетевшие из России, и глазам своим не верили: «Это что, Журбин играет?» За день, впрочем, приличные деньги порой набирались и помогали семье существовать. Я иногда задаю сам себе вопрос: «А кто еще из наших композиторов проходил такую школу на Западе?»
— Знаем и таких: Тухманов, Зацепин…