Часто выбиравшаяся ранними художниками, эта сцена — арест Иисуса — являет историкам один из лучших образов Иуды из всех, что складывались в художественном сознании на протяжении столетий. На переднем плане датируемой началом VI в. византийской мозаики в Равенне Христос, запечатленный в пурпурном одеянии, обращен лицом к зрителю. По одну сторону от Него изображены апостолы, по другую — преследователи. Сандалии Иуды и его светлое одеяние однозначно указывают на его принадлежность к кругу апостолов, хотя он находится не на их стороне, а на стороне тех, кто пришел арестовать Иисуса, а его ласкающая рука поднята параллельно с занесенной рукой стражника с мечом, готового схватить Иисуса. Впрочем, меч Петра также повторяет этот жест, уравновешивая меч стражника. А нимб вокруг головы Иисуса охватывает и голову Иуды; обоих их — как нечто единое — касается и рука стражника, подчеркивая их единство. В отличие от более поздних визуальных интерпретаций данной сцены, в которых все апостолы изображаются с нимбами, здесь только Иисус наделен этим символом святости. И если можно допустить, что этот нимб объединяет Иуду и Иисуса, то руку Иуды, положенную на сердце Иисуса, вполне можно расценить как подтверждение обета верности. Никто в этой мозаике не наступает на пальцы чьих-либо ног, как на более поздних изображениях. И вся сцена выглядит почти так, как будто воины пытаются оторвать Иуду от арестовываемого ими Иисуса. Византийская мозаика подчеркивает общность Иуды с другими апостолами, равно как и его близость с Иисусом.
После того как один из стоявших подле Иисуса людей в Евангелии от Марка отсек ухо рабу первосвященника, Иисус провозгласил: «да сбудутся Писания» (14: 49); «тогда, оставивши Его, все бежали» (14: 50, выделено автором). Среди бежавших был и неизвестный юноша в покрывале, наброшенном на голое тело. «Воины схватили его, но, оставив покрывало, нагой убежал от них» (14: 51-52). По мнению Дэвида Фридриха Штрауса, Марк, включая в канву повествования такие подробности, пытается передать драматизм «панического и поспешного бегства приверженцев Иисуса» (653); никого из них не было рядом с Иисусом ни во время последовавшего за арестом суда, ни когда Его бичевали, ни когда мучили и насмехались над Ним. И в самом деле одиннадцать, как будто, исчезают из текста вместе с Иудой: римский сотник, стоящий напротив распятого Иисуса, называет Его «Сыном Божьим» (15: 39); две женщины смотрят, как его кладут в гроб; и три женщины приходят ко гробу Его, где видят юношу и, услышав от него, что «Он воскрес. Его здесь нет» (16: 6), бегут от пустого гроба в страхе, никому не рассказывая о том, что видели и что передал им юноша.
Читатели Евангелия от Марка, в котором Иисуса в конечном итоге покидают все его ученики, могут усмотреть в Иуде их типичного представителя; он — отражение остальных апостолов, но также и их моральной неустойчивости, присущей и другим людям. Для чего же Марку нужно предательство Иуды и какое место ему отводится в сюжете? — эти вопросы остаются неразрешенными.[63] Возможно, Иуда раскрыл местонахождение Иисуса, но многие исследователи сомневаются, была ли в том необходимость, поскольку иудейские власти могли и сами без труда найти Иисуса. И потому гораздо важнее понять, что еще раскрыл Иуда.[64] По свидетельству Марка, на судилище Синедриона многие люди «лжесвидетельствуют» против Иисуса (14:56,57) — «Мы слышали, как Он говорил: «Я разрушу храм сей рукотворенный, и чрез три дня воздвигну другой нерукотворенный» (14: 58); мучимый сомнениями первосвященник вынужден спросить, истинны ли такие свидетельства. Иисус отказывается отвечать на его вопрос, но отвечает утвердительно на следующий: «Ты ли Христос, сын Благословенного?». Тогда первосвященник, разрывая свои одежды, восклицает: «на что еще нам свидетелей? Вы слышали богохульство» (14: 61—63). У пытливых читателей может при этом опять возникнуть вопрос: для чего же тогда нужен предатель? Иисуса осуждают за богохульство на основании сделанного Им Самим признания: «Я [Мессия]» и Его собственного заявления: «вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных» (14: 62).[65]
Как явствует из повествования — ведь в реальности все могло быть иначе, — Иисус приговаривается к смерти за то, что Он признает и называет Себя «Сыном Божьим». Может быть, Иуда у Марка просто открыл первосвященникам правду об истинной природе своего учителя?[66] Да, Иисус у Марка постоянно наставляет апостолов сохранять Его мессианскую роль в тайне (3: 12,5:43, 8:30). Но сам же Иисус ставит свою жизнь под угрозу, когда прилюдно входит в храм, опрокидывает столы менял и объявляет святое место «вертепом разбойников» (11:17), а впоследствии пророчествует о разрушении Храма (13:2) и провозглашает Себя Мессией перед Синедрионом. Иуда, может быть, и есть один из тех, кто «предал» или «передал» Иисуса, но его образ представляется излишним, неуместным в контексте кульминационной развязки сюжета у Марка. И когда говорит он воинам, арестовывающим Иисуса, чтобы «взяли Его и вели осторожно» — значит ли это, что он боится, что Иисус убежит, или, напротив, беспокоится, чтобы тот остался невредим?[67]
63
Именно этот вопрос поднял Отец раннехристианской Церкви Тертуллиан (ок. 155-230 гг. н.э.): «Зачем же нужен был изменник, когда Того, Кто открыто предлагал себя людям, власти могли легко схватить и без измены?» На свой вопрос Тертуллиан отвечает, что предательство было необходимо, потому что Христос был «Тем, Кто исполнял пророчества. Ибо сказано: продают правого за серебро» (351). Серебро, о котором свидетельствует Матфей, упоминается в Книге Пророка Амоса (2:6).
64
Швейцер пишет: «Вопрос, почему Иуда предал своего учителя, обсуждается историками вот уже 150 лет. Но то, что главным вопросом в этой истории было, что именно он предал, подозревали лишь немногие...» (Schweitzer, 353). Сам Швейцер считает, что Иуда выдал тайну мессианства Иисуса.
65
Сандерс, разрабатывая тему исторического Иисуса, указывает на то, что обвинение в богохульстве «выглядит христианским домыслом» — «некоторые из ранних христиан хотели с Его смертью соотнести христологию церкви. Христология отделила новое движение от его матери, и, естественно, они хотели свои собственные различные воззрения возвести к Иисусу. Титулы же играют настолько маловажную роль в синоптических Евангелиях, что есть все основания сомневаться в том, что именно они были действительным предметом обсуждения на судилище» (Sanders, 270—271). Фридриксен в книге «Иисус из Назарета, Царь Иудейский» указывает, что большинство ученых считают описание Марком суда менее ценным свидетельством с точки зрения истории, чем фрагмент описания Иоанна. (Fredriksen, in Jesus of Nazareth, King of the Jews, 221-225). Борги Кроссан утверждают, что греческую фразу можно перевести двояко: и как «Я» и как «Я ли?» (24, 130).
66
Эрман пишет: «Что именно выдал Иуда властям? Это учение Иисуса. Вот почему они смогли предъявить Ему обвинения в том, что Он называл Себя Мессией, Царем Израиля. Он, конечно же, говорил в иносказательном смысле. Они толковали Его слова буквально. Но Он не мог отказаться от Своих слов. Ведь
67
В книге «Утерянное Евангелие Иуды» Эрман указывает, что эту строку можно перевести, как будто Иуда просит власти, чтобы Иисуса увели «под охраной». Он утверждает, что Иуда, возможно, «не хотел, чтобы Иисусу или Его ученикам причинили боль, нанеся увечья» (Ehrman: The Lost Gospel of Judas Iscariot, 166). Кейн согласен, что слово можно перевести как «под охраной» или «в безопасности», «в сохранности», и задается вопросом: «Беспокоится ли Иуда о безопасности Иисуса или о том, чтобы у Того не было возможности бежать? Или и о том, и о другом?» (Сапе, 47).