Попытки утвердить подобную антитезу восходят к первому или второму веку, когда появились сочинения, авторы которых старались полностью отделить Иисуса от Иуды. Например, автор Сказания Иосифа Аримафейского писал, что Иуда «не был апостолом Иисуса; но все иудеи хитро науськивали его следовать за Иисусом не для того, чтобы свидетельствовать чудеса, Им творимые, и не для того, чтобы он признал Его, но для того, чтобы он мог предать Его им» (Walter, 238, выделено автором). Тайный пособник иудеев, Иуда ответственен за разграбление Храмового святилища и сфабрикованные против Иисуса обвинения, измышленные с помощью священника Каиафы. Кроме того, по версии Иосифа, Иуда — сын брата Каиафы! За тридцать монет золотом Иуда предает невинного человека «несправедливому судилищу» (239—240).[165] Аналогично, в «Деяниях Фомы» змей, который искушает Еву, который «побуждает и подстрекает Каина убить своего брата» и который «ожесточает сердце Фараха» — тот же самый змей затем «подкупает и подстрекает Иуду предать Мессию смерти» (Elliott, 460). То, что змей затем раздувается и разрывается, побудило одного из исследователей провести параллель между ним и Иудой Папия (Harris, 509). В «Книге о Воскресении Иисуса Христа» апостола Варфоломея Иуда наказывается тридцатью грехами («явная, но не подчеркнутая связь с «ценой крови»), оборачивающимися змеями, пожирающими его (Cane, 146).
Разрывающийся, кровоточащий, кусающийся и торгующийся Иуда уже с античности являет собой мутирующий организм, человека-сатану, человека-зверя. И хотя некоторые отцы Церкви не отрицают возможности обращения иудеев и даже радеют за то, Иуда-антихрист не может быть обращен — напротив, с ним надлежит бороться, его следует искоренить, как чудовищную смесь разных видов, из рода человеческого. Вместилище крайних проявлений анальности и оральности, Иуда воплощает удел тех, кто отказывается признать доктрины Церкви, хотя он и помогает утвердиться организованному христианству. Джеффри Кан, изучающий роль Иуды во французских мистериях Страстей Христовых XIV—XV вв., описывает ряд версий, в которых бесы, сговорившись, начинают осаждать Иуду, подстрекая его повеситься, либо — в комедийных сценах — запихивают его душу в ведьминский котел (Kahn, 66). В других пьесах упорно и необъяснимо возмущающийся святостью Иисуса или жадно пререкающийся с иудеями за каждую монету, охваченный безумием, Иуда отчаивается из-за того, что продал душу дьяволу до того, как его хватают и сваривают в кипящем котле, чтобы сатана мог его съесть (95). Как поясняет Кан, «нравственная связь между изменником и Дьяволом четко обозначена» (97).
И потому не удивительно, что демонический Иуда ссудил свое имя инструменту для подчинения и наказания еретиков. Среди орудий, применявшихся для пыток людей во времена Инквизиции, было «кресло Иуды», которое в Италии называли «culla di Giuda», а в Германии — «Judaswiege» (Held, 50). Подозреваемого преступника раздевали донага, подвешивали на веревках или ремнях и опускали на наконечник пирамидального блока, закрепленного на скамье, возвышении или треноге. Этот блок помещался в задний проход или вагину либо под мошонкой или копчиком жертвы. При раскачивании или повторном опускании и поднятии обвиняемый испытывал страшную боль под тяжестью собственного тела. Именно ограбление /обестелеснение/ тела — вот что объединяет жертву «кресла Иуды» и самого Иуду в «Аду» Данте, хотя в первом случае подчеркивается анальность, а во втором — оральность процесса.
В конце умозрительного путешествия Данте по аду поэт в сопровождении Вергилия спускается в Джудекку, его самый низший, ледяной круг в центре Земли, названный по имени Иуды и иудеев. Среди грешников, вмерзших в лед в гротескных позах, Данте и его проводник обнаруживают в «anus mundi» («прямой кишке вселенной») недвижного, огромного Люцифера (примерно 817 футов высотой, по мнению одного из комментаторов).[166] С шестью мощными крылами, напоминающими морские паруса или гигантские нетопырьи крылья, император Ада, «ушедший телом в льдину» по самую грудь, являет путешественникам три страшные лика: бело-желтый (символизирующий бессилие, импотенцию, а может быть, Азию), красный (символизирующий гнев или похотливую иудейскую «страсть к крови»?) и черный (олицетворяющий неприятие или отрицание, а возможно, Африку?):
165
В статье «Тридцать сребреников» Гилл переводит свидетельство Готфрида из Витербо, умершего в 1191 г., в сочинении которого «Пантеон» фигурируют монеты, данные Волхвами, забытые Марией, найденные пастухами, возвращенные Иисусу, переданные Иуде, как казначею, брошенные им и использованные для покупки земли горшечника. «Быть может, ты подумал, читатель, что слова мои не верны, раз написал я, что монеты были золотыми… Но истину я говорю, ибо у древних в обычае было называть золото разными именами, а иные различные металлы называть серебром» (Hill, 93). В средневековом «Житии Иуды», опубликованном Оули, тридцать пенсов — это те же «тридцать пенсов, за которые Иосиф был продан своими братьями, сыновьями Иакова, в плен египетский, и которые затем, как свое наследство, хранили многие тысячи лет иудеи, купившие за те же пенсы Господа нашего у Иуды, и это монеты Исмаила, и каждая из них равна десяти обычным пенсам» (Ohly, 149).