— Да, ваше величество. Я понимаю. Сохранить Дункльвальд и восстановить Апфельштайн — это очень серьезное и благородное дело.
— Я верю, что вы сумеете найти этим задачам правильное решение. Надеюсь, ваше волшебство поможет вам в этом.
Он ждал ее, расхаживая взад вперед по тронному залу. Подойдя к нему, она взглянула на него испытующим взглядом. Он тоже смотрел на нее с немым вопросом.
— Я стала графиней Дункльвальдской? — спросила она, заговорщицки подняв бровь.
Он отрицательно помотал головой.
— Нет, пока не составлен соответствующий указ, пока он не подписан и не оглашен в ассамблее.
— Хм… И когда же все решилось?
Он пожал плечами. Какая, мол, разница…
— Самым трудным оказалось уговорить маму не переезжать на лето в Апфельштайн. Но поскольку там опять протекла крыша, все разрешилось само собой…
— То есть начать нужно будет с этого.
— Да, и как можно скорее…
Он протянул руку и взял ее за локоть.
— Пойдем, покажу одну вещь. У меня для тебя подарок.
Он привел ее в свой рабочий кабинет. Там прислоненный к одной из стен стоял большой живописный холст на подрамнике высотой примерно в три метра.
— Я думал сначала повесить портрет на центральной лестнице в Апфельштайне. Но когда я увидел ее, у меня появились в этом большие сомнения…
На картине была изображена королева Нидерау в момент превращения. Золотые листья летели почти горизонтально, как хлопья снега в сильную метель, и не понятно было, где кончается ее платье, а где начинается золотой узор, служивший ей фоном. Она стояла вполоборота, словно захваченная и закрученная тем же вихрем. Голова ее была закинута к правому плечу, но взгляд ее шлейфом летел из-под опущенных ресниц влево, словно она только что отвернулась и еще не успела перевести взор. И все время хотелось отступить на несколько шагов в сторону в направлении этого взгляда и попытаться поймать его, но это никак не удавалось. Глаза полуприкрыты, причем левый глаз сильнее, чем правый, рот полуоткрыт, и видно было, как она слегка закусила край нижней губы. Высоко зачесанные волосы были скрыты венком из красно-желтых кленовых листьев. Выбившаяся из-под венка прядь, едва различимая на фоне листьев, протянулась тонкой ниткой через ее рот и подбородок, и конец прядки был зажат между пальцев правой руки. При это лицо и кисть, выполненные голубоватыми и бледно розовыми туманными мазками, казались менее реальными, чем ее платье, и оттого выглядели еще более чувственными, хотя дальше, казалось, уже некуда.
Когда он увидел картину впервые, он поразился, откуда художник мог узнать у нее это выражение лица. Потом поразился тому, что он сам моментально узнал это выражение, хотя ни разу еще не имел возможности его видеть. Но почему-то был уверен, что оно будет именно таким. Он перевел взгляд на стоящую рядом с ним девушку. Глаза ее были широко распахнуты, рот в изумлении открыт.
— У нее мое лицо… — удивленно прошептала она.
— Так было задумано.
— Она очень красивая. И… и на нее страшно смотреть. Листья… они будто бы движутся.
Она резко повернулась к нему:
— Ты прав, в живую это должно быть очень страшно.
Потом она еще раз взглянула на картину и с грустью сказала:
— Да, это нельзя вешать на всеобщее обозрение. Никто не поймет.
Ему самому казалось, что как раз наоборот, все поймут это выражение лица слишком хорошо, и сочтут изображение непристойным.
— Но ты ведь можешь повесить картину у себя в кабинете, — оживилась она, как только повернулась к холсту спиной. — Или в какой-нибудь другой комнате, куда будешь приводить избранных компаньонов. Это будет одной из загадок Апфельштайна! И все будут стремиться войти к тебе в доверие, лишь бы только увидеть ее.
Он улыбнулся ей, обнял за ее плечи и, почти прижавшись губами к ее крошечному ушку, прошептал:
— По-моему, меня надо похвалить… Я выполнил все твои условия.
Она взглянула на него и рассмеялась. А потом сделала то, что давным-давно хотела сделать — запустила пальцы в его волосы и еще сильнее взъерошила их.
— А помнишь, ты обещал мне, что наша первая ночь будет в лесу?
— Так значит, мы не будем ждать осени, чтобы обвенчаться?
— Конечно, не будем! Платье-то уже готово.