Иван сам раскрыл перед Татьяной дверцу автомобиля, и девушка с видимым наслаждением устроилась на сиденье, обитом мягчайшей итальянской кожей. Всю дорогу до ресторана они молчали. Может быть, Тане мешало присутствие телохранителей? Седобородый, вышколенный гардеробщик с поклоном принял ее скромную песцовую шубку, метрдотель в черном фраке, поздоровавшись за руку с Иваном, предложил им столик у окна, выходившего, как это ни грустно, на бесцветную московскую улицу, на которой, казалось, никогда не прекращались дорожные работы, а по обочинам дороги торговали с рук разнообразными малоценными предметами обедневшие пенсионеры. Но в высоком, украшенном художественной лепкой зале "Савоя" царила тишина и тот комфорт, какой бывает лишь в местах, по-настоящему аристократических. Зеркала, обрамленные золотыми гроздьями винограда и акантовыми листьями, отражали белые скатерти на столах, французский хрусталь, фирменное столовое серебро, украшенное монограммами заведения. Предупредительный официант разложил перед ними обширное меню в тисненой обложке.
- Я закажу сама, - она улыбнулась, - я знаю, как вы стесняетесь официантов. В один прекрасный день я растрезвоню об этом по всему свету. То-то будет радости нашим конкурентам. Непреклонный Иван, который просит своих спутников заказывать не из вежливости, а от робости...
- Такой уж я родился, - пробурчал Иван, - официанты - не единственные, кого я стесняюсь.
- Кого же еще?
- Вы знаете сами, - сказал Иван.
- Аудиторов вы не боитесь, - Таня едва ли не впервые в жизни говорила с Безугловым таким шутливым тоном, - конкурентов тоже, большевики вас не страшат... Кто же эти загадочные существа, которые могут повергнуть в смущение Ивана Безуглова?
Иван посмотрел в сторону и пригубил из хрустального бокала, где алело его любимое "Шато-Неф дю Пап".
- Отчего же вы не пьете, Таня? - он явно пробовал сменить тему. - Вы видите, я остаюсь безнадежно русским. Не могу приучить себя пить белое вино, предпочитаю красное. Да и то, между нами говоря, моими любимыми напитками остаются из водок - "Смирновская", а из всего прочего - "Джек Дэниэлс" на льду. Пробуйте сыр. Сегодня понедельник, а это значит, что вчера самолетом прибыла очередная партия. Вы любите камамбер?
- Мне не часто приходится его пробовать, - в голосе Тани не было упрека, - вы же понимаете, Иван, что во всей восьмимиллионной Москве найдется едва ли три десятка наших соотечественников, которые могут себе позволить пообедать в "Савое".
- Конечно, понимаю, - кивнул Иван. - Но для меня это тоже вложение капитала. Я обязан смотреть на себя не как на частное лицо, а как на ученика. Я освоил азы бизнеса, но в нем есть еще десятки тончайших нюансов, умение вести себя, умение чувствовать себя на равных с западными партнерами. Мой образ жизни - не роскошь, а школа. Самому мне мало надо. Десять лет тому назад я был нищим студентом, не имевшим даже велосипеда.
- Что ж, и я бы не стать учеником такой школы! - воскликнула Таня. - Но вы действительно безнадежно русский, Иван. Американцы - а мне много доводилось с ними работать, и для нашей фирмы, и до этого, - так вот, американский бизнесмен не будет рассуждать и оправдываться, как вы. Он любит жизнь, он наслаждается обществом красивой женщины, не думая о работе и приобретении деловых привычек.
- Вы особенно хороши сегодня, - Иван долил ей вина и в просторном зале разнесся звон бокалов. - Я хочу выпить за вас, за наше сотрудничество.
- Всего лишь за сотрудничество? - из голоса Тани исчезла обычная робость, не было в нем и строгих интонаций деловой женщины. Ее пышные волосы отливали платиной и осенними листьями.
- Не дразните меня, Таня, - сказал Иван нерешительно, чувствуя, как нарастает между ними напряженное электрическое поле, готове в любой миг родить молнию. - Вы знаете, как я предан своему делу, как мало от него отвлекаюсь.
- А жизни вы преданы, Иван? Или вы - в глубине души - из тех, кого называют холодными спортсменами? Чем вы дышите за стенами кабинета, кого вы любите?
В этом нежном голосе звучало неподдельное волнение. Но вместо того, чтобы спокойно напомнить Тане, что впереди - насыщенный рабочий день, что он не может себе позволить поддаваться страстям, когда мозг его должен работать безотказно, словно компьютер - он налил Тане еще вина и испытующе посмотрел в ее ясные, словно июньское небо, голубые глаза.
- Значит, вы считаете меня сухарем, Таня? - в его словах вдруг прозвучала неожиданная в этом сильном человеке печаль.