"О мужи! Не сильны ли люди, владеющие землею и морями и всем содержащимся в них?"
"Но царь превозмогает и господствует над ними и повелевает ими, и во всем, что бы ни сказал им, они повинуются ему".
"Если же скажет, чтобы они ополчались друг против друга, они идут и разрушают горы, стены и башни".
"...и убивают и бывают убиваемы, но не преступают слова царского; если же победят, все приносят царю, что получат в добычу, и все прочее".
"И те, которые не ходят на войну и не сражаются, но возделывают землю, после посева, собравши жатву, также приносят царю, и, понуждая один другого, приносят царю дани".
"И он один, если скажет: "убить" - убивают; если скажет: "отпустить" - отпускают; сказал "бить" - бьют; сказал "опустошить" - опустошают; скажет: "строить" - строят; сказал "срубить" - срубают; сказал: "насадить" - насаждают".
"И весь народ его и войско его повинуются ему".
"О мужи! Не сильнее ли всех царь, когда так повинуются ему?"
Иван Васильевич, за которым внимательно следили стоявшие позади него ближние бояре и иные царедворцы, думал о том, что пройдет год, два, три, и он снова поведет свои войска к Западному морю. Нет! Русь не побеждена; ее оттеснили от моря, но она оправится и с новой силой потянется к морю. Нужно поднять дух в народе. Нужна сильная власть. Студеное море поможет опять овладеть Варяжским морем. Недаром то море омывало уже в своих водах московские корабли. Так было!
В затуманившихся глазах огонек лампады сделался радужным, потянулся сначала вверх, потом вытянулся вправо и снова пожелтел, стал на место. Царь глубоко вздохнул.
Будут ли сочувствовать ему бояре, его советники, все преданные ему воеводы и дьяки, если он откроет им, что ему не хочется умереть, не укрепившись на тех берегах?! Пока об этом надо молчать, хранить тайну в себе. Теперь не время, не настал еще час возвестить свою волю народу.
Голос дьякона Вахромея гремел на всю церковь:
"...Горе тем, кои думают скрыться в глубине, чтобы замысел свой утаить от господа, и которые делают дела свои во мраке".
Царь вздрогнул: "Не мне ли, о господи, эти слова пророка?!"
Нет! То, что царь всея Руси таит в себе, все его замыслы - на пользу святой церкви, на благо христианской дедовской родной земли! Неужели господь покарает его за это? Увы!
Не в том провинился он перед всевышним! Виновен царь в бесплодном пролитии крови своих воинов. Ради чего шла эта долгая, страшная война?
Вчера он открыл наугад библию и прочитал первое попавшееся ему на глаза место из книги пророка Исаии:
"...как лев, как скимен, ревущий над своею добычею, хотя бы множество пастухов кричало на него, от крика их не содрогнется и множеству их не уступит..." Так и он, царь Иван, будет стоять на своем: море Варяжское Балтийское, было и должно вновь стать русским, ибо оно с древних времен принадлежит Руси и омывает исконные русские земли. Много крови доблестных воинов было (и еще будет) пролито за Балтийское море. Но справедливое совершится!
Он, царь, несокрушимо верит в то.
Никому из следивших за царем вельмож и в голову не могло бы прийти, что царя мучают, терзают мысли о новой войне во имя возвращения утраченных в Ливонии земель...
Иван Васильевич сидел на возвышенном месте суровый, неподвижный, опершись на свой из слоновой кости посох. Голубой с малиновым шитьем парчовый кафтан облекал его высокую, немного сутулую фигуру, с высоко поднятой головой. Он совсем не был похож на кающегося грешника, на человека, охваченного смятением и сомнениями. Вид царя говорил скорее о сознании своей правоты и силы. Пускай седой волос упрямо топорщится из-под его черной бархатной мурмолки, пускай морщины избороздили его лицо и явно обозначилась сутулость, - царь всея Руси Иван Васильевич одинаково загадочен и страшен для своих врагов, как то было и встарь.
По окончании службы Борис Годунов и Богдан Бельский под руки свели царя с возвышения и подвели его к митрополиту под благословение.
- Да пребывает слава и милость господня над тобою, владыка всех владык! - проговорил митрополит, дрожащею рукою осеняя крестом лицо царя.
Возвращаясь тайным ходом во дворец, царь сказал Годунову и Бельскому, что он снова поедет на Север, чтобы осмотреть, как готовят корабли и снасти для больших переходов морских судов Беломорья. Он, царь, не оставил своей мечты удивить мир тем морским могуществом, которое вскоре обретет Русь на суровых берегах северного Студеного моря.
II
От короля Стефана Батория пришло письмо, которое заставило крепко призадуматься царя Ивана. Баторий писал - в ответ на государево письмо будто тому, что не родился он, Баторий, королем, он теперь только радуется. Ведь достиг он королевского сана в силу своей доблести и ума. А панами избран так же строго, как избираются папы кардиналами.
На просьбу царя прислать послов Баторий ответил, что пришлет послов в Москву только через сорок лет, а может быть и через пятьдесят, так как пока ему нет никакой необходимости в этом.
Царь побледнел от гнева. Он видел явную дерзость со стороны польского короля, однако ему показались очень любопытными слова Батория. И тотчас на его лице появилась улыбка.
- Остер на язык угорский князь! - произнес он. - Остер и разумом силен. Не знавал я ранее таких-то. Муж он необыкновенный...
Царь добавил, будто ему даже нравится, что Баторий не гордится происхождением и родом, а прямо говорит, что он получил королевский сан, как дар за труды, от польских панов. Одно смущало: стало быть, он панскую Раду ставит выше себя? Ну, а если сам он, Стефан, не угодит панам, они же его могут и снять с престола? Ему надо побеждать, ему нужны удачи, чтобы усидеть на королевском троне, который он получил за усердие из рук панов.
- Когда так, - сказал царь Иван громко и твердо, - мы должны поссорить короля с панской Радой. Псков, к которому направляет свое войско король, должен стать могилой его славы, славы непобедимого! Пускай будет раскол у короля с панской Радой!
В том же письме Стефан Баторий говорил о своем праве на Ливонию и требовал громадную сумму денег на покрытие военных расходов, произведенных им на московскую войну. А покойную мать царя Ивана, Елену Глинскую, он назвал "дочерью изменника польскому королю Сигизмунду".