Иван Васильевич позвал Поливанова, приказал снять с Гавриила кандалы. Велел накормить чернеца и поместить на жительство в Кремле, а затем привести его к присяге на верную службу царю.
Оставшись один, Иван Васильевич помолился на иконы, подошел к окну, довольный, успокоенный. Доброе дело освежило душу его.
Светало. Перекликались петухи. На площади были видны одинокие богомольцы, пробиравшиеся в Успенский собор к утрене. Кое-где сторожевые всадники дремали на конях, утомленные ночными объездами.
Царь отправился в свою опочивальню. Хотя он всю ночь и не спал, но чувствовал себя бодрым и сильным. "Можно привлечь на свою сторону и малых, черных, людей, - подумал он, - можно!.. И не слишком ли строптив и немилосерден я к моим людям?.."
IV
Никита Васильевич Годунов сидел под широким кленом на скамье около дома и, насупившись, усердно чистил песком лезвие сабли, подаренной ему государем некогда, в годы ливонских походов. Никита влез тогда на стену крепости Витгенштейн вслед за уже изрубленным немцами Малютой Скуратовым и сбросил со стены в ров Малютиных убийц. Государь пожаловал ему дорогую саблю в украшенных золотом ножнах.
Со двора было видно Москву-реку, пышные заливные луга на том берегу. Все это, освещенное розовым предзакатным небом, навевало на душу Никиты мирное, спокойное, семейное настроение.
Пора заняться и домом, и огородами, и почистить висевшее в бездействии оружие.
Правда, время далеко не мирное, и много тревог и забот окружают служилого государева человека. Особенно его, Никиту Годунова. Государь поручил ему охрану Москвы от разбойников, смутьянов и иных лихих людей. Но бывают же такие минуты у каждого государева слуги, когда он вдруг вырывается душою из плена хлопотливой служебной суеты и, словно человек, погружающий свое истомленное зноем тело в воду, уходит в тихую повседневность домашнего очага. И тогда его радует всякое, даже самое маленькое, ничтожное дело, которое он делает на пользу своей семьи. Вот и Никитина сабля могла бы висеть и дольше на стене, украшая ее богатыми ножнами, а почему-то понадобилось ее почистить, хотя ее никогда и не приходится на себе носить, и было приятно заниматься этим делом.
Супруга Никиты Годунова, Феоктиста Ивановна, высокая стройная сорокалетняя женщина, суетилась в девичьем терему, прихорашивая дочь Анну.
Обе они были довольны тем, что Никита Васильевич дома.
В пышные косы дочери мать вплетала голубые шелковые ленты, напевая что-то про себя. А на столе уже лежал белоснежный, вышитый мелким жемчугом кокошник.
Феоктиста Ивановна выглядела много моложе своих лет. Матовый румянец на ее щеках и живой, подвижный взгляд темных глаз говорили об ее здоровье и довольстве своей жизнью.
Анна, пятнадцатилетняя девица, сидела тихо, послушно нагибая голову, которой с такою ловкостью распоряжалась ее мать.
Анна - невеста, на выданьи, сватаются к ней женихи, да только Никита Годунов не склонен торопиться отдавать в чужие люди свое единственное любимое дите.
Хорошо помнит Никита Годунов, какое испытание выпало на долю его жены Феоктисты Ивановны, когда находилась она в первом своем замужестве с Василием Грязным. И еще лучше то знает сама Феоктиста. Много слез, много мук выпало на ее долю в те времена. Да и не только она, но и покойный отец ее и покойная матушка немало горя и унижений перенесли, когда, в нарушение всех уставов божьих и государевых, пришлось ей, Феоктисте, бежать от ненавистного мужа под родительский кров.
Об этом не раз рассказывала она своей дочери Анне. Та всегда слушала мать со слезами. Ведь она уже и сама теперь стала большая. Не видит она радости и в доме родителей. Любит она отца и мать, но появилось внутри какое-то иное чувство, которое толкает ее куда-то прочь от домашней жизни. Грешно думать об этом, грешно и скучать в родительском гнезде, но... тяжко, ах как тяжко постоянно находиться взаперти! Хороши отцовские хоромы, есть в них уютные горенки с многоцветными оконцами, с позолоченными скамьями и узорчато расписанными потолками, с высокими пуховыми постелями и шелковыми покрывалами. Но все это с каждым годом в глазах Анны становится менее привлекательным и не оберегает ее от сокровенных беспокойных желаний, закравшихся как-то незаметно в ее душу.
Из дома выходить отец разрешает только в церковь да в сад, что вокруг хором, да и то под присмотром старой няньки или матери. Чужим людям на глаза показываться тоже не велено, да и смотреть ни на кого не положено.
Самое матушку, Феоктисту Ивановну, отец прячет от всех глаз в четырех стенах своих покоев. И ей, как и ее дочери, приходится убивать время только в шитье, вышиваньи, пряденьи и вязаньи.
И матери и дочери от скуки доставляет удовольствие, сидя перед зеркалом, натирать свои лица белилами, а щеки и губы красить румянами. Тогда все-таки как-то веселее бывает на душе. Но зачем? Для чего?
Отец строг. Даже в церковь входить он разрешает им в особую дверь со стороны безлюдного погоста, а в церкви становиться на отгороженное место за решеткой на левой стороне, укрытой от глаз мужчин.
И хотя Анна горячо любит отца, но никак не может примириться с этим затворничеством. Она ведь знает, что в простом народе девушки и женщины свободно ходят туда, куда им хочется, и часто слышит Анна их веселый смех и песни, что раздаются в роще за оградою отцовской усадьбы. Коровницы и те лучше, свободнее живут, чем она.
Диву дается Анна, глядя на свою мать. Та спокойно и с видом полного довольства соблюдает всю строгость обычая в доме и не тяготится своей теремной жизнью. Во всем она послушна своему супругу, и опускает покорно взгляд при его появлении, и краснеет, как девица, которая впервые видит своего суженого-ряженого. Она не смеет при нем громко говорить и смеяться прежде, нежели засмеется он сам.
Анна понимает, что грех осуждать родителей даже в мыслях, и она не раз со слезами просила бога о прощении ей грешных мыслей, однако от этого ей не было легче: грешные мысли не покидали ее.