— Зато бывает так — в свой получше, а в чужой похуже. Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду. Бывает!
Все охотно с этим согласились.
— Есть, есть такие-то и среди нашего брата… — презрительно сплюнул в сторону Герасим. — Што им мать-отчизна? Было бы самим всего вдоволь… Не товарищи они нам! Те же враги!
— Таких кистенем крестить, что только себе… — сказал, сдвинув брови, появившийся Кречет. — Это самые последние твари! Дармоеды! Чужеядцы!
Андрейка хмуро посмотрел в его сторону, ибо давно уж приметил, что именно он, Кречет, все норовит только для себя урвать. «Уж кто бы говорил, только бы не ты!»
Разговор затянулся до полуночи.
Огонь в костре угасал. В безветренном воздухе синими струйками исходил дымок от тлеющих углей. Помолившись, ратники легли спать. Устроили на ночлег и эстов.
В русском войске вошло в обыкновение, — выйдя из шатра, после сна, смотреть в сторону Нарвы. В это солнечное весеннее утро страстной субботы ратники увидели множество людей, открыто стоявших на стенах крепости и размахивавших белыми знаменами.
Вслед за тем и на ивангородских колокольнях заколыхались такие же длинные белые полотнища.
Герасим и Андрейка рты разинули от удивления. Старый воин, оправлявший коня, молвил сурово:
— Мира просят, — и добавил: — Уж не впервой… Да как им верить! Согласия нет у них. Кабы я был воеводою, силою взял бы мир. Тпру! Н-но!
Старый воин вскочил на коня, перекрестился и тихой поступью поехал к воеводскому двору.
Андрейка и Герасим переглянулись.
— Ужели мир?!
— Куды тут! Круто взяли! Не выпрямишь!..
— И я тож думаю. Попусту, что ль, мы их земли с нарядом объехали. Царь не ради забавы наготовил огненных орехов!
— Глянь, глянь, Андрейка! Через реку-то лодка с их стороны плывет… Люди, гляди! И все машут, машут… Чьи такие?
Парни отбежали от шалаша, приблизились к берегу. В лодке пятеро: четверо мужчин, одна женщина. В руке у нее шест, на нем белое полотнище с крестом.
— Ого! Здорово! — весело вскрикнул Герасим и помчался по отлогому берегу вниз, туда, где должна была причалить лодка.
Со всех сторон из крепости по берегу бежали люди.
Окруженные ратниками, у крепостных ворот появились Куракин и Басманов. Они стали дожидаться нарвских послов у ворот.
Высокий, в дорогой серебряной кольчуге и красных сафьяновых сапогах, важный, сановитый, хмуро взглянул Куракин на послов.
Они назвались: Иоахим Крумгаузен и Арндт фон Деден.
Провожатыми их были два простых горожанина: купец Бертольд Вестерман, с ним девушка — его дочь Генриетта; другой — купец Вейсман.
Крумгаузен сказал:
— Бьем челом от имени всего города, чтоб государь нас пожаловал! Пусть государь возьмет нас на свое имя! Мы не стоим за нашего фогта. Он стрелял — мы не могли его унять. Он воровал на свою голову. Мы отстаем от мейстера и всей Ливонской земли. Мы хотим ехать к государю. Купец Вейсман останется заложником.
Андрейка и Герасим находились в толпе ратников, около воевод и послов.
— Добро, Яким, добро Захар! — сказал Куракин, знавший ратманов и раньше, по Москве. — Обождите в воеводской избе, дело не простое — обсудим сообща, как тому быть надлежит.
Куракин приказал проводить немцев в воеводскую избу. Вестерману с дочерью воевода разрешил поместиться в доме наместника. Поставил около них стражу…
В пасхальную ночь буйно трезвонили колокола; народ толпами бродил по площади и по улицами; шепот, улыбки… Весенний воздух, гордость могуществом родного государства поднимали в людях бодрое, полное веры в победу настроение.
Никто не опасался теперь спокойно ходить на воле.
Воеводы строго-настрого запретили хмельное, а попы — греховное. Но как не согрешить? Конь о четырех ногах, да и тот спотыкается. И почему-то в святую ночь будто сам воздух наполнен соблазнами, да и девушки смотрят не как всегда. Иной раз кровь в голову ударяет от их ласкового взгляда. Хочется смеяться, хочется счастья! Казалось, сама земля дымится греховной, плотской радостью. Война — войной, а любовь… Никакая сила не одолеет ее!
Церкви всех вместить не могут — не зазорно провести время под колокольный звон в вишневых садах на берегу. А эта самая немка, Генриетта, не девка, а небесное какое-то явление. Ресницы ее бархату подобны… Тонка и пуглива, как козочка. А глаза?! Андрейка стал подбивать Герасима пойти к дому наместника, посмотреть, — может, она не спит, и они ее увидят.
Герасим расхохотался:
— Еще ребро у тебя не поджило, а уж ты…
— Мне што!.. — развел руками Андрейка. — Я так… Ради тебя… Мне теперь не до этого.