— Сказано, батюшка, Иван Васильевич, сказано!
— А замолишь ли ты, святитель, окаянства наши?
— Господу угодно, чтобы меч правды покарал нечестивых… Государева воля — Божья воля.
Царь покачал головой:
— Благо, когда меч правды в надежных руках, а если нет?
— Великий государь, владыка наш!.. Ум человеческий не объемлет многого; боюсь яз согрешить перед всевышним, посягая на мудрость, ему принадлежащую.
Царь, обернулся к Анастасии, сказал:
— Притомилась, царица? Пойдем в покои.
Он низко поклонился митрополиту и, приняв от него благословение, позвал его на вечернюю трапезу.
Толпа стольников, стряпчих и дворян стояла поодаль, ожидая царя; сенные боярышни, верховые боярыни, ярко нарумяненные, с подведенными глазами и тонко подстриженными бровями, расположились в два ряда по бокам царского шествия.
Царь пошел впереди своей свиты.
За ним царица, окруженная провожавшими ее боярынями и боярышнями…
В своих покоях Иван сказал царице:
— Не ответил мне святой отец!.. Помолись-ка ты обо мне… Твоя молитва чище святительской — не обиходная, а от сердца. Великие прегрешения падут на главу мою… Шиг-Алей жаден и зол… С крестом на шее он не стал добрее к христианам, нежели когда был в исламе.
Немного подумав, добавил:
— А ныне царек, гляди, еще лютее. Уж и в самом деле — не худо ли это? Басманов Алексей доносил мне перед походом… Магистр, мол, токмо и ждет, чтоб на весь мир кричать о нашей лютости… Бояре-изменники будто бы тож… Мысль у моих недругов лукавая, чтоб напугали мы всех…. Э-эх, кабы самому мне побыть там да посмотреть. Может, и впрямь мы сатану тешим? Ну, храни тя Господь!
Он поцеловал Анастасию и отправился на свою половину.
Несколько дней войско Шиг-Алея простояло под Дерптом без дела. Андрейка в эти дни верхом на коне странствовал по окрестностям в поисках съедобного. Однажды в лесу встретил он старого латыша, несшего на себе громадную охапку валежника. Андрей попросил проводить его в ближнюю деревню. Тот сначала с удивлением посмотрел на парня, а потом согласился.
Андрей спешился, взвалил валежник на спину коня и пошел рядом со стариком, назвавшим себя Ансом.
Дорогою в деревню Анс рассказал Андрею, что и он ранее бывал и живал в Пскове и в Полоцке. У него есть две внучки-сиротки, которых отправил он в Полоцк к своему брату.
— Меня-то, старого, кто тронет? Кому я нужен? А девушкам опасно…
— Царь не велел зорить и обижать вас… — сказал Андрей.
— Несчастье всегда за спиной латыша. Немцы отучили латышей спокойно спать.
Беседуя, дедушка Анс и Андрейка добрались до деревушки.
Изба его была невелика. Разделялась коридором на две половины: одна — жилая, другая — кладовка. В жилой комнате стояла большая печь; вместо трубы — дыра в потолке. Все жилище почернело от копоти, как на Ветлуге, в колычевских деревнях. У стены — скамьи, а перед ними резной дубовый стол. Вот и все.
Дедушка Анс зажег лучину, усадил Андрея на скамью и налил ему в кружку меду.
Видно было, что накипело у старика на душе — захотелось ему высказать все, что он думает о вторжении русских. Затопив печку и присев около нее на обрубок дерева, он начал тихим, старческим голосом рассказывать о вековечных страданиях латышского народа. О том, как латыши давно когда-то жили, не думая о войне, и как явились закованные в латы, хорошо вооруженные немцы и завоевали их и сделали их своими рабами; они все истребляли огнем и мечом, истребляли целые племена, города, села… Чтоб не стать рабами, надо быть сильнее нападающего, а латыши не думали об этом. Старик тяжело вздохнул: «Не будут же русские теперь за это бить нас? Да и не боится латыш смерти, часто сам он просит о ней своего Бога…»
— Скажи ты и своим… Нечего у нас взять, и пускай они не жгут наши избы и не портят наших девушек, как немцы. Перкун, наш Бог, сердитый, и он может наказать за это, поразить громом и молнией за неправду… Одну деревню нашу вчера рыцари разорили… сожгли… убивали… обижали девушек… За что? За то, что мы с вами не воюем.
Андрейка нахмурился:
— Разбойники, а не рыцари!..
Дедушка Анс грустно улыбнулся.
— Есть песня у нас, а в ней поется, как любит латыш свою родину… Песня та говорит: «Боже, благослови латышскую землю, дорогую родину и весь Прибалтийский край, где поют песни латышские девушки, где собираются латышские парни; всем и всюду дай счастья! Мы никому не хотим зла…»