Поговорил с ним по-свойски. Он, конечно, долго ломался и щеки дул, большого боярина из себя строя, но я как-то сразу увидел, что ему моя просьба униженная очень приятна, и не только приятна, но и весьма кстати.
— Иван сейчас сам княгиню Иулианию ни за что не отдаст, ни добром, ни силой, — сказал он в конце, — только один путь есть — умыкнуть тайно. В этом мы тебе поможем. — Тут он посмотрел на меня и уточнил: — Сами все сделаем и тебе женушку тепленькой доставим. Но и у меня к тебе ответная просьба будет.
— Все, что угодно! — воскликнул я радостно.
— Чувствую я, князь, что не лежишь ты к нам душой. Вот я и прошу тебя: будь нам отныне другом.
Это он прав был, у меня все чувства всегда на лице написаны. Вот и тогда, наверно, что-то промелькнуло, и Никита Романович без слов понял, что мое «все, что угодно» распространялось только на область материального.
— Сердцу, как видно, не прикажешь, — сказал он со вздохом, — а больше мне не о чем тебя сейчас просить. Разве что в будущем. Кто знает, как жизнь повернется. Ты уж замолви за нас словечко, не здесь, так на Небе.
Я кивнул согласно. Никита Романович хлопнул в ладоши и приказал вбежавшему дежурному опричнику срочно сына его Федора разыскать и сюда доставить. Очень не хотелось мне Федьку окаянного в это дело замешивать, а с другой стороны, все одно его не обойти.
— Дядюшка Юрий, какая приятная неожиданность! — закричал с порога Федька и выкинул несколько козлиных коленец, послам иноземным подражая.
Тоже мне, племянничек сыскался! Знает ведь, что я терпеть не могу это обращение, вот и донимает меня. Но хоть обниматься не полез, и то ладно. Кивнул я ему милостиво.
Никита Романович изложил сыну в двух словах мою просьбу.
— Да, нелегко будет, — протянул тот раздумчиво, — и недешево.
— Все, что угодно! — вновь воскликнул я на этот раз совершенно искренне.
— Ах, оставьте, дядюшка, — отмахнулся от моего предложения Федька, — чай, не обеднеем. Да я бы вдесятеро заплатил, лишь бы Ивана от княгини вашей оторвать, — заговорил он со мной совершенно открыто, видно, совсем меня ни в грош ставил, — так он с ней переменился: на объезды не ездит, в потехах не участвует, братию забросил. Не к добру это! Народ волнуется. Смотрины царские отменить хочет. Такую потеху! Ведь тысяча, а то и две первейших красавиц русских в Слободу съедется, есть где молодцам разгуляться, а он из-за блажи своей все это порушить хочет. И чем это княгиня Юлия его присушила? Даже и не знаю. Но вам-то, дядюшка, виднее.
Понял я, что он меня опять поддразнивать начал. Потому и смолчал. Кабы не это, точно бы уши стервецу надрал.
— Увести княгиню — невелика штука, — Федор вновь сменил тон на серьезный, — можно даже сказать, веселая. Вот только не заплакать бы нам всем потом слезами горючими и кровавыми. Иван всенепременно разъярится, никому мало не покажется. Здесь крепко поразмыслить надобно! — Тут он заметил, что я совсем расстроился и приуныл, и добавил бодро: — Не грусти, князь! Сказал, что сделаю, значит, сделаю. Как все готово будет, я тебе знак подам. Но и ты немедля все изготовь. Запас времени у вас будет небольшой, дня два, много три. А за это время далеко ускакать надо будет. Не сомневайся, Иван все вокруг обшарит. Куда вы поедете, я спрашивать не буду, а ты мне не сказывай, так для всех лучше будет.
— А мне позволительно будет совет дать? — спросил с улыбкой Никита Романович у сына и повернулся ко мне. — Поезжайте вы с княгиней как можно дальше, хотя бы и за границу, и не возвращайтесь как можно дольше, пока все здесь не утрясется и не забудется.
* * *Мне двух раз повторять не надо! Как смог, подавил я в себе мечтания о грядущем свидании с княгинюшкой и оборотился в человека практического. А человек практический первым делом о деньгах думает. С этим у меня было не очень, можно даже сказать, никак. Дом наш в Слободе мы перед побегом первым выпотрошили до основания, и все потроха лежали теперь в Ярославле в тайничке, том самом, последнем. Но я и помыслить не мог вернуться в Ярославль! И к Ивану не мог пойти, я ведь с ним после той нашей размолвки ни разу не виделся, да и неудобно как-то. Был еще казначей Фуников, он бы, конечно, золотых мне отсыпал, но немного. Казначеи люди по должности прижимистые, стал бы он непременно расспрашивать, зачем мне столько денег, коли живу на всем готовом, а если чего не хватает, так он распорядится доставить, еды, одежи, тканей разных, фуража, лошадей, любой натуры вдесятеро даст, только бы с деньгами не расставаться. Такой у них, у казначеев, обычай.
Но у меня времени рассиживать да раздумывать не было. Собрался я быстро и помчался в Углич, там у меня прирыт был запасец небольшой на черный день — благодаренье княгинюшке, которая выказала редкую для женщины мудрость и предусмотрительность. Откладывала понемножку на каждый черный день, но дней этих зрила много, можно сказать, годы. Когда же я по природному своему легкомыслию над ней подшучивал, то ответствовала мне мудростью народной: идешь на день, бери запасу на неделю. Вот и пригодился запасец-то! Я, конечно, не все взял, не от жадности, а от недостатка сил, я столько не унес бы, а уж бегать с такой тяжестью совсем несподручно. Посему на камешки приналег, они легкие, и прятать их легко. Наковырял их из разных перстней и ожерелий и в мешочки полотняные сложил. Немного взял и целых колечек, сережек, цепочек, женщины без этих побрякушек не могут, а княгинюшка всем женщинам женщина, даже и в этих мелочах. Себе ничего не взял, кроме одного из любимых моих перстней, его княгинюшка заказала и мне подарила, там скачущий всадник с копьем в руке на халцедоне вырезан — очень в бегах помогает. Ну и, конечно, перстень мой великокняжеский, но он у меня всегда на руке, даже когда я хлеба просил Христа ради, идучи из Ярославля.