– А вот этого не следовало говорить, не надо мне лгать, Бордак. Я прекрасно осведомлен, что ты был в Сююр-Таше, на русском подворье.
– А тебе не сообщили, с кем я был на этом подворье? – не растерялся Михайло.
– С бабой и дитем, но поначалу один.
– Верно. Мне надо было отправить выкупленную женщину и ребенка на Москву, с этой просьбой я и обращался к послу, боярину Афанасию Федоровичу. Он не отказал, я привез мать с сыном, и сейчас они в пути домой.
– И никаких других дел с послом?
– Это лишний вопрос, извиняй, мурза.
– Яхши! Мне не интересно, связан ты с московским посольством или нет, как передаешь добытые сведения на Москву. Моя забота только в том, что я получаю взамен тех данных, которые передаю тебе. И если ты хочешь ведать, какие конкретно будут приняты решения на большом диване, особенно в части планов на эту осень, то до моего отъезда привези сюда… нет… передай Курбану где-нибудь в городе, но скрытно, десять тысяч акче. Остальные десять тысяч отдашь после получения интересующей тебя информации. Таково мое окончательное решение. И если на рынке торг является неотъемлемой частью жизни, то сегодня и здесь между нами он совершенно не уместен, я не уступлю. Либо плати и узнаешь, что желаешь знать, либо уезжай и забудь о нашей дружбе.
– Хоп, Азат, – притворно вздохнул Бордак. – Твои условия приняты. Могу сейчас заплатить половину всей суммы.
– Ты носишь такие деньги с собой? – удивился мурза.
– Приходится. С вами трудно просчитать, как пойдет разговор, а потом туда-сюда по городу за мошной мотаться желания нет.
– Яхши! Давай половину сейчас.
Бордак достал увесистую кожаную сумку, что хранил под поясом, положил на топчан перед мурзой:
– Здесь десять тысяч. Можешь пересчитать.
– Для того есть люди. Курбан!
Помощник вошел в залу, поклонился:
– Да, господин Азат?
– Что там, догадываешься? – спросил мурза, кивнув на сумку.
– Конечно.
– Тем лучше. Пересчитай деньги.
– Сколько должно быть?
– Ты посчитай и скажи мне, сколько передал твой товарищ.
– Слушаюсь, господин. Дозволь заняться этим в своей комнате?
– Хоп. Займись там.
Курбан отправился пересчитывать мелкие серебряные монеты. Вернувшись через какое-то время, он доложил:
– В сумке десять тысяч акче.
– Яхши, – кивнул мурза, – оставь деньги здесь и проводи москвитянина. Мы закончили разговор.
Бордак поднялся и вышел из дома, а затем и из усадьбы вместе с помощником мурзы.
– Удачный разговор, Михайло? – спросил Курбан.
– Вроде да, а там видно будет.
– Ну, если Азат взял деньги, то нужные тебе сведения добудет непременно.
– Надеюсь. Тревожно мне что-то, Курбан.
– Чуешь опасность? Может, дать тебе нукеров или самому проводить до Ризвана?
– Не надо. Доеду, бог даст.
На улице значительно стемнело, подул ветер, поднимая на море волны. Погода стремительно портилась. Так не часто, но бывало в Кафе, как, впрочем, и в любом другом приморском городе.
Бордак в этот раз поехал дальней дорогой, надо было собраться с мыслями. Думы об Алене все боле завладевали московским посланником. Бросив поводья, он ехал, не спеша, думал, как встретится с полюбившейся женщиной, останется ли она с ним. Думал о родине, о Москве, о березах, что растут вокруг городьбы его подворья. Здесь берез нет. Здесь много чего нет, что радовало глаз на Руси. Михайло так глубоко ушел в думы, что не заметил, как сзади из проулка вышли трое местных. Они пошли за ним, тихо переговариваясь между собой. И только постоянное напряжение в чужом краю, выработавшее чутье на опасность, возможно, спасло Бордака. Он обернулся резко и очень вовремя – острие копья было уже в сажени от него. Михайло мгновенно среагировал. Уклонился, даже успел вытащить саблю. Копье, которым один из неизвестных хотел сбросить его с коня, прошло мимо, и незадачливый воин упал след за ним.
Но подошли двое других, и с разных сторон. Судя по их действиям, нападать на одинокого всадника им было не впервой.
– Мошну, литвин! – крикнул справа старший. В его руках, как и в руках подельника, поблескивало лезвие кривой сабли.
– Мошну тебе? – вскричал Бордак и, развернув коня, взмахнул своей саблей.
Татары шарахнулись в сторону и избежали удара.
Но тут поднялся первый со своим копьем.
Бордак сдал немного назад к городьбе, так его не могли окружить. Но копье – коварное и грозное оружие против всадника.
От второго удара Михайло отбился саблей, переломив древко, но получил скользящий удар по левой руке и сразу почувствовал боль и тепло крови. Рука двигалась, значит, ранение несерьезное. Однако враг был слишком близко. И тогда он, участвовавший во многих сражениях, в том числе и в Казани, решился на отчаянный шаг – спрыгнул с коня и ударил старшего. Удар пришелся в плечо. От боли тот взвыл, уронив саблю.