А как насытились, вновь запели:
Кудеяр, запалив свечу, полез в печь. Каравай был уже готов, испускал чудесный, неповторимый хлебный дух.
По древнему обычаю Кудеяр с Олексой колотили по печи палкой. Вынув каравай, уложили его в решето на слой овса, покрыли полотенцем и отнесли в клеть. Все встали из-за стола, чтобы проводить дружку с караваем.
А на следующий день, в воскресенье, — свадьба. Любаша, покраснев от смущения, вручила Корнею сшитые накануне штаны и рубаху. Все подивились её мастерству: хоть и холстина была невзрачной, и нитки одноцветны, да дивный узор по вороту рубахи и поясу штанов был на загляденье. Корнею поминок пришёлся по душе. Взамен он подарил Любушке красивые сапожки, купленные в селе, куда они с Филей ездили за вином.
Дружка, перевязанный через плечо полотенцем, с плетью в руках вышел на крыльцо. Тотчас же Ичалка подогнал тщательно вычищенных, запряжённых в сани коней. Появился Олекса с лукошком в руках — свахе полагалось нести осыпало, в котором лежали хмель, зерно, гребешок и кусок коровьего масла. Зерном и хмелем сваха осыпала свадебный поезд. На передние сани сел Кудеяр с молодыми, а на вторые — все остальные. В тихом зимнем лесу зазвучала песня:
Миновав вёрст пять, приметили впереди ветхую церквушку. Филя, всю дорогу горланивший песни, замолчал. Сняв шапки, вошли внутрь храма.
В церкви никого не было, кроме невысокого невзрачного попа. Чувствовалось, что он немного побаивается явившихся в церковь «бояр» — говорил невнятно, руки его слегка подрагивали.
— Раб Божий Корней, желаешь ли ты взять в жёны Любовь?
— Желаю, святой отец.
— Раба Божия Любовь, желаешь ли ты стать женой Корнея?
— Да, святой отец.
— Нарекаю вас мужем и женой. Аминь! — поп осенил новобрачных крестом.
За порогом церкви Ичалка с Олексой, по обычаю, попытались было разлучить молодых, но Корней крепко держал свою Любашу. Свадебный поезд отправился в обратный путь. Когда молодые приблизились к избе, на крыльцо вышли Филя и Елфим с иконой, хлебом и солью. Олекса осыпал князя и княгиню хмелем и зерном, а Кудеяр веником подмёл перед ними дорогу.
В избе молодых усадили в передний угол и вновь запели:
А после этого молодых повели в клеть, где Ичалка построил для них постель. Тут уж обряд пришлось нарушить: свахе полагалось надеть на невесту чистую рубаху, да разве можно доверить такое дело молодому парню! Новобрачные уединились с жареным тетеревом вместо курицы, а «бояре» сели за стол пировать. Надолго запомнилась всем эта весёлая, а временами грустная свадьба.
ГЛАВА 4
В мае 1546 года в Москве стало известно о движении на Русь крымского хана Сагиб-Гирея. По получении этой вести на береговую службу были отправлены русские полки. Вторым воеводой большого полка был назначен Иван Иванович Кубенский, а вторым воеводой передовой рати — Фёдор Семёнович Воронцов. Совсем недавно они были в опале, а ныне благодаря заступничеству митрополита Макария вновь заняли высокое положение. Вторым воеводой полка левой руки был родственник Фёдора Семёновича Василий Михайлович Воронцов.
На этот раз молодой великий князь решил лично отправиться в Коломну. В день Иова Горошника вереница всадников покинула Кремль через Фроловские ворота, пересекла Пожар и, миновав Варварку, выехала на Солянку. Копыта коней загремели по деревянному настилу через Яузу. Проезжая мимо Симонова монастыря, государь остановил коня и перекрестился. А вот и пристань в месте впадения реки Угреши в Москву-реку. В церкви Николы Мокрого отслужили торжественный молебен о ниспослании победы русскому воинству, после которого началась погрузка на стоявшие у пристани суда. Настроение у всех приподнятое, оживлённое. Прихода татар не очень боялись: привыкли к их набегам, да и времена нынче не те, что раньше, — русское воинство обладало достаточной силой, чтобы успешно отразить нападение непрошеных гостей. Молодёжь рвалась показать свою удаль да силу.
Государь стоял на палубе передового струга, жадно вдыхал узким хрящеватым носом влажный, согретый майским тёплом воздух. По обоим берегам Москвы-реки бесконечной чередой тянулись деревья и кустарники, охваченные зелёным пламенем распускающейся листвы.
Листья ещё мелкие, нежные, отчего отражения деревьев и кустарников в воде напоминают тончайшее кружево, украсившее речную гладь с двух сторон.
К вечеру стало прохладнее. В прибрежных зарослях загремели трели соловьёв. Время от времени справа или слева возникали селения, видны были цепочки девушек, водивших хороводы, слышались песни, весёлый смех.
— Уж что там сейчас по кусточкам-лесочкам делается! — мечтательно произнёс Фёдор Овчина, плывший в одном струге с государем.
— Уж не хочешь ли ты, Федя, отправиться в те кусточки воевать с девицами вместо татар? — насмешливо спросил друга Иван Дорогобужский.
— Одно другому не мешает. Вот остановимся на ночь, поспешим мы с тобой, Ваня, в те самые кусточки, авось там ягодку созревшую найдём!
Конюший Михаил Глинский, стоявший рядом с государем, плюнул в сердцах.
— Кобель — он и есть кобель! Весь в своего батюшку Ивана Овчину. Не зря говорят: яблоко от яблони недалеко падает.
Но Фёдор не слышит его брани и продолжает травить с Иваном Дорогобужским:
— Ныне, Ваня, девицы праздник Матери Сырой Земли справляют, — та им силу свою отдаёт. Вот и водят они Зилотовы[117] хороводы. А как закружатся у них головушки, так они и в кусты. Тут уж ты не зевай!
— Говорят, в Коломне Девичий монастырь есть… — мечтательно произнёс Иван Дорогобужский.
Весёлый смех был ответом на его слова.
— В том Девичьем монастыре всего девять келий, в коих жительствует пятнадцать старцев, и старцы те давно по тебе, Ваня, сохнут!
Государь внимательно вслушивался в разговор Фёдора с Иваном — их речи вызывали в его душе какие-то неясные желания, волнения. А рядом Михаил Глинский продолжал бубнить:
— Люди в этот день делом занимаются-одни пшеницу сеют, другие собирают зелья у болота, а у этих христопродавцев — лишь один грех на уме!
Но юный великий князь не слушает его. Как хорошо вокруг! Пахнет свежими травами, вечерняя заря взмахнула над миром красным крылом. Из задних стругов донеслась песня — там плывут новгородские пищальники, которых он решил испытать в деле против татар. Пора причаливать к берегу на ночлег.
С прибытием государя в Коломну жизнь в этом порубежном городе переменилась. Про татар никаких вестей не поступало, поэтому молодёжь, сопровождавшая великого князя, ударилась в развлечения.
— Слыхивал я, — объявил на колосяницы[118] Иван Васильевич своим боярам, — будто в далёкой от нас земле, рекомой Китаем, некогда жил царь по имени Шень Нун. И тот царь, когда начинался сев, сам проводил первую борозду и бросал в землю семена. После него сеяли его родичи, а затем и весь народ. И решил я уподобиться тому царю Шень Нуну. Нынче день Федосьи Гречушницы, самое время сеять гречу. Так я сам почну сеять, а после меня вы будете.
Бояре недовольно кривились, ворчали друг другу:
— Не зря говорят, что колосяницы — самый несчастливый день в году. Мыслимое ли дело боярам гречу сеять? Наш государь как дитё малое, всё бы ему забавы придумывать.