Иван подошёл к окну. С высоты Воробьёвых гор была видна огромная толпа людей, скопившихся на противоположном берегу реки. Многие из них уже переправились на лодках на эту сторону. Царь испугался, увидев, что московский чёрный люд хорошо вооружён: у многих в руках щиты и сулицы[154].
«Неужели и меня ждёт участь Юрия Васильевича? Почему они вооружены? Наверняка их подговорили явиться сюда бояре, жаждущие моей погибели».
Вскоре москвичи со всех сторон окружили великокняжеский дворец.
— Ступай, Фёдор, узнай, чего они хотят, — приказал царь Скопину-Шуйскому.
Фёдор Иванович вышел на крыльцо и громко обратился к москвичам:
— Зачем пожаловали, люди московские?
— Хотим говорить с царём Иваном Васильевичем!
— Царь Иван Васильевич велел мне выслушать вас.
— Хотим, чтобы он выдал нам бабку свою княгиню Анну Глинскую и сына её Михаила. Они сердца человечьи вымали, в воде мочили и той водой кропили по улицам. Их волхованием Москва сгорела.
— Государь не может выдать вам этих людей, потому как их здесь нет.
Толпа грозно заревела:
— А нам ведомо, что чародеи, злым умыслом спалившие Москву, прячутся у государя! — возразил кожемяка Ульян Устрялов.
Скопин-Шуйский развёл руками.
— Правду поведал я вам, люди московские нет в Воробьёве ни княгини Анны, ни сына её Михаила, на том крест готов целовать.
Казалось, москвичи поверили Фёдору Ивановичу и хотели было возвратиться в Москву, но зачинщики бунта не допустили этого.
— Пусть сам государь поведает нам, где скрываются злодеи-чародеи! — потребовал сапожник Мокей Лазарев.
И те, кто только что хотел идти назад в Москву, согласились с ним. Скопин-Шуйский возвратился во дворец и сообщил царю, что чернь требует его для разговора о Глинских, Царь вышел на гульбище бледный, взволнованный.
— Люди московские, — громко обратился он к толпе, — боярин Скопин-Шуйский поведал вам правду: нет в Воробьёве Юрьевой матери княгини Анны и брата его Михаила. Ещё до пожара уехали они во Ржев, данный им в кормление.
— Дозволь, государь, нам самим обыскать их в твоём дворце, — обратился Ульян Устрялов.
Лицо царя покрылось красными пятнами, но он был так напуган приходом вооружённых чёрных московских людей, что решил уступить им.
— Выберите промеж себя десяток добрых людишек, кои с моего дозволения осмотрят дворец.
В число досмотрщиков попал и Афоня. Проходя вслед за Фомой, Ульяном и Мокеем, мимо молодого паря, он приметил, что тот зорко осматривает их, словно хочет получше запомнить; в глазах его была лютая ненависть.
Выбранные люди обыскали великокняжеский дворец и, выйдя к народу, громко прокричали:
— Злодеев-чародеев у царя нет! Государь обещал сыскать их!
Толпа была удовлетворена этим туманным обещанием и удалилась в Москву. Однако царь не мог простить черни унижения, испытанного им в Воробьёве. Едва москвичи ушли, он призвал к себе Фёдора Скопина-Шуйского.
— Когда чернь выбирала промеж себя людей для досмотра дворца, послух записал имена названных. Так ты, Фёдор, непременно сыщи их и казни лютой казнью. Да смотри, чтоб об этих казнях никто не проведал! Остальных людей не тронь — только крикунов.
Скопин-Шуйский вышел, но тотчас же возвратился.
— Государь, благовещенский поп Сильвестр бьёт челом выслушать его.
Иван не желал никого видеть, но вспомнил о недавней просьбе митрополита и приказал впустить Сильвестра. Тот, как всегда, был одет в скромную рясу и чёрную небольшую шапочку. Во всей долговязой фигуре его, в повороте головы, в выражении глаз была особая торжественность, словно он готовился произнести проповедь в Благовещенском соборе.
— Седмицу назад послал я грамоты наместникам Новгорода, Пскова и иных городов, чтобы немедля отправили в Москву иконописцев добрых иконы писати, палаты подписывати. И отец мой, митрополит Макарий, просил приставить тебя к тем иконописцам для догляду, чтобы не было в их писаниях какой ереси.
— Благодарю тебя, великий государь, и святого митрополита Макария за великую честь, оказанную мне, недостойному. Со всем тщанием прослежу я за работой иконописцев, чтобы писали они от древнего предания, со старых образцов.
Государь посчитал беседу оконченной, но Сильвестр взмахнул рукой и стал говорить так, будто читал проповедь в храме:
— Великий государь, Иван Васильевич, царь предобр к своим верным слугам, но храбро повергает к стопам тех, кто противится ему; да будут покорённые враги под ногами твоими, да поклонятся тебе цари и князья, да будешь ты благословен во веки веков! Да рассыплются поганые страны, желающие брани с тобой, а их народы помрачатся от Божьей молнии и будут, подобно псам голодным, лизать своими языками землю. И поможет тебе Господь Бог, пошлёт помощь в борьбе с противником. Станешь ты обладателем земель от моря и до моря, вплоть до конна вселенной, и поклонятся тебе все царства земные и все народы восславят тебя! Да будет имя твоё честно перед всеми народами, и люди на разных языках станут молиться за тебя. Утвердится твоё царство, которое не подвигнется во веки веков, но превознесется ещё выше, чем благословенный Ливан. Умножится слава державы твоей, и будешь ты благословен на престоле царства своего, станешь ты судить людей своих по правде, судом праведным.
Царь внимательно слушал Сильвестра. Никто никогда не говорил ему таких слов. Речь Сильвестра удивляла, поражала, потрясала душу, была для неё живительным бальзамом. И государь, напуганный и озлобленный приходом чёрных людей в Воробьёве, тяжко переживавший великое несчастье случившееся с Москвой, вдруг воспрянул духом, расправил плечи, лицо его порозовело, а тонкие ноздри хрящеватого носа взволнованно затрепетали. Между тем голос Сильвестра изменил тональность, в нём зазвучала скрытая угроза:
— Великие казни и всякие наказания Господь наведёт на нас ради грехов наших: пленение поганью, беспрестанные сечи, разорение церквам Божьим, пленение, поругание и осквернение душ христианских-иноков и священников, князей и бояр всякого возраста. А оставшихся сильные сами своих пленят и отдадут на поругание, насилие, коварные мучения. Слёзы, стенания и вопли их Господь услышит и пошлёт на землю голод, мор, оскудение всему богатству, плоду земному, скоту, зверям, птицам и рыбам: великие пожары и межусобные брани!
«И в самом деле, — думает Иван, — послал Господь наказание на Русскую землю, на Москву за мои грехи тяжкие».
— Все эти беды, — продолжал Сильвестр громким голосом, — посланы Господом Богом за то, что великое православие, непоколебимо утвердившееся в Русии, ныне малым некоим небрежением поколебалось, отчего беззаконие внезапно восстало, а многие люди, обезумев, впали в пьянство и во всякие мерзкие грехи. И царю надлежит уничтожить беззаконие, восстановить в земле Русской добродетель. Бог желает, чтобы ты все эти законопреступления прекратил и от греха людей освободил. Ты, великий государь, боголюбивый царь, ненавидящий зло, обличающий татей и всяких лихих людей, изводящий неправду, не щадящий никого, а этим срамным делам попущаешь, отчего всей земле погибель! Пророк Исаийя говорил: «Придёт к вам внезапно мятеж и придёт к вам скорбь и граду разрушение будет». Разве не сбылась ныне вся сила гнева Божьего наказанием над нами и над градами твоими ради грехов наших? И тебе, великому государю, какая похвала в этих чужих мерзостях? Или ты сам хочешь обесчеститься перед врагами своими, слушая гнилые советы неразумных людей — рабов твоих?
«Прав Сильвестр: много несправедливых казней свершилось по гнилым советам Глинских, и вот наказание Господне — великий пожар уничтожил град мой, а чёрные людишки взбунтовались, вышли из повиновения. Так не пора ли удалить от себя неразумных советников, приблизить к себе новых людей, не испорченных властью, честных и добрых?»
— Если сделаешь это — искоренишь злое беззаконие, прелюбодеяние, содомский грех и отлучишь от себя неразумных советников, — без труда спасёшься, Очистишься от прежнего своего греха!
— Ради духовного совета и спасения души своей хочу приблизить тебя к себе. Отныне не буду слушать гнилые советы неразумных людишек. Служи мне по правде и совести, чтобы воцарились на Руси тишина и спокойствие.