— Ты домой, что ли?
— Домой! — ответил Фиолетов.
— Ну, так, значит, прощай.
— А когда опять приходить?
— Теперь переждать надо, — рыба не ловится… Придет время — позову.
— А куда рыбу девать? — спросил Фиолетов, указывая на мешок. — Делить, что ли, будем?
— Чего там делить-то? бери себе!..
И, простившись еще раз, они расстались. Огородников нырнул в дверь своей хаты, а Фиолетов, напевая какую-то песенку, засеменил ножками по направлению к селу Сластухе. Но едва он вышел на большую дорогу, пролегавшую в полверсте от усадьбы Огородникова, как его догнал ехавший на тележке сластухинский батюшка, о. Егорий.
— Это ты, Валеря? — окликнул его батюшка.
— Я.
— По голосу узнал! — заговорил отец Егорий и, покачав головой, прибавил: — Все песенки распеваешь…
— Чего же мне не петь-то!
— Весело тебе живется, Валеря…
— О чем же сокрушаться?..
— Известно! — перебил его батюшка, подъезжая к нему. — Родитель в могилке… Жутко ему там. Черви грызут его; гробовая крышка грудь давит… Хотелось бы глазки открыть, на детище свое посмотреть, да веки-то закоченели, глаза-то провалились… А детище тихую ночь песенками оглашает…
— Будет вам! — вскрикнул Фиолетов.
— Не подвезти ли тебя? — спросил батюшка.
— Не надо, я и пешком дотащусь.
— Что так осерчал?
— А то, что вы говорить не умеете.
— Не умею, Валерюшка, не умею… а вот ты присядь да поучи.
— Мои песни никого не трогают, — сказал раздраженно Фиолетов, — а ваши речи душу терзают… Вот что-с!
— Ну, не стану, не стану!.. Садись только…
И батюшка остановил лошадь.
— Не станете? — допрашивал молодой человек.
— Не стану.
— Смотрите же!.. Не то — у меня характер решительный.
— Ну, ну, садись, сердитый человек.
Батюшка посторонился, и Фиолетов уселся рядом с ним.
— Ты где это был, Валерюшка? — спросил отец Егорий, ударив вожжой лошадь.
— А был там, где теперь меня нет.
— Остроумно, — рассмеялся батюшка, — весьма остроумно… — Внимательно посмотрев на мешок с рыбой, он прибавил: — А вот я на твой мешочек смотрю и догадываюсь, что в нем рыбка бьется…
— Бьется.
— Рыбку ловил, что ли?
— Ловил.
— С Огородниковым?
— С ним.
Батюшка вздохнул даже.
— Ах, Валеря, Валеря! — проговорил он. — Все-то ты с ним да с ним!..
— Почему же не быть с ним?
— А потому, что человек он сомнительный…
— Чем же?
— А то, радость моя, что от людей он словно волк бегает, словно зверь какой… И взгляд-то у него, как у зверя… Добрый человек людей не бегает, на все добрыми глазами смотрит!.. Коровка ли пройдет, — добрый человек и коровкой полюбуется; собачка ли, овечка ли, птичка ли пролетит, ему все мило, все дорого… А твой-то Огородников совсем другого сорта человек… Надо, Валерюшка, уметь в сердцах читать… Сердце-то наше — та же книга, а-ах какая книга!..
И вдруг, круто повернувшись, батюшка спросил:
— Ты, Валерюшка, умеешь ли такие-то книги читать?
— Ну вас и с книгами-то! — рассердился Фиолетов. — Надоели вы мне!
— Вот то-то и есть! — подхватил батюшка. — А ведь я тебе заместо отца родного. Меня отец-то твой, умирая, просил соблюсти тебя. Как теперь слышу голос его. Лежит он, бедняга, на смертном одре, подозвал меня вот так-то пальцем и шепчет: «Отец! соблюди сына моего… жаль мне его… пропадет, боюсь… Будь ему заместо отца!» Шепчет так-то, а в горле-то у него смерть клокочет. «Поклянись, говорит, что соблюдешь сына!» И я, Валерюшка, поклялся. Образок тут висел, лампадка теплилась… Я снял образок и перед этим самым образком дал клятву! Ты образок этот, Валерюшка, береги… Э-эх! — проговорил батюшка, вздохнув.- Moлод еще ты, зла в людях не подозреваешь, а люди-то всякие бывают: другой человек-то хуже пса кусается!.. Таков-то и твой Огородников. Вот он знает теперь, что деньжонки у тебя есть, и голубит тебя… Только берегись, как бы голубка-то эта ястребом не козырнула!..
Фиолетов даже расхохотался.
— Смешно тебе, Валерюшка; а чему смеешься — сам, поди, не знаешь.
— Нет, знаю! — резко ответил Фиолетов. — Вы про Огородникова говорите, а он про вас.
— Что?.. что такое? — забормотал батюшка и даже как-то испуганно заметался на своей тележке.
— А то, что Огородников, наоборот, вас нехорошим именем называет.
— Вот те на! — воскликнул батюшка.
— Так-таки и говорит, что вы ограбили меня.
— И ты не наплевал ему в буркалы?
Фиолетов ответил хохотом.
— Я никого не утесняю… — говорил батюшка. — Я выеду себе на загон, возьму винца ведерочко, — и народ за мной, как мухи за медом… Вот что, друг мой любезный!.. У меня утеснений нет, а утеснений нет потому, что не имею нужды утеснять. У тебя глаза есть, вот ты и посмотри, куда народ с своей нуждой идет? Ко мне идет он, идет потому, что знает мое доброе сердце. Придет он, расплачется, — и я тоже расплачусь! Вот я тебе покажу когда-нибудь, сколько у меня разных этих расписок накопилось: рублей сот на пять будет… Так-то, милый человек!..