На следующее утро Опалин проснулся и сразу же почувствовал себя странно. Все тело ломило, глаза слезились, в горле словно застрял кусок наждака. «Грипп», — сообразил он и мысленно застонал. Весной не болел и даже не простужался, в начале осени не болел, и именно сейчас…
Надо было померить температуру, но градусника под рукой не оказалось. Умываясь, бреясь и приводя себя в порядок, Опалин старательно отгонял лезшие в голову скверные мысли — а на ум, как назло, приходили только воспоминания о коллегах, которые были известны своей храбростью и не раз уходили от бандитской пули, а потом находили смерть в самой глупой и банальной ситуации. Яшу Шубинского задавил пьяный шофер. Кондратов повесился после того, как от него ушла жена, по общему мнению, и мизинца его не стоившая. Вася Селиванов, до Опалина живший в его комнате, сгорел от скоротечной чахотки. «И от гриппа вполне можно умереть… Конечно, я не стану доводить до воспаления легких, но — что же теперь, дома отсиживаться, когда меня ждет работа?»
Едва Опалин вошел в свой кабинет, как на столе зазвонил телефон.
— Твердовский. Зайди ко мне.
В трубке слышались посторонние шумы, источник которых Иван определил еще до того, как переступил порог кабинета начальника. Перед столом Николая Леонтьевича сидела шоколадного цвета мохнатая собака, походившая на смесь померанского шпица и медвежонка. Величиной она была примерно с пол-овчарки. Проводник — немолодой, тощий, как спичка, человек — держался поблизости, и в его глазах, когда он смотрел на собаку, светилась сдержанная гордость.
— Это что? — спросил Опалин.
— Вот, познакомься — твой тезка Иван Васильич Никифоров и его Фрушка, — объяснил Твердовский. — Про нападение на милиционера Чагина слышал? Стоял ночью на посту, подбежал человек, стал кричать, мол, в квартире на Володарского кого-то убивают, Чагин пошел за этим типом — и в подворотне попал в засаду. Проломили голову, забрали оружие, документы и форму сняли. Собаки пошли по следу и сбились, а Фрушка привела на соседнюю улицу и прямиком на этаж, где засела вся шайка. Взяли с поличным…
Собака, как будто поняв — ее хвалят, замела хвостом по полу.
— А почему Фрушка? — спросил Опалин у тощего.
— Сам не знаю, — признался тот, — само собой вышло…
Собака облизнулась и с любопытством уставилась на Опалина — очевидно, чувствуя, кто в этой комнате далеко не последний человек.
— Умнее любой овчарки, — добавил Твердовский, опережая вопрос о том, почему к делу предполагается привлечь дворняжку. — Так что принимай пополнение в опербригаду. Выделяю тебе Никифорова… ну и Фрушку, само собой.
Твердовский потрепал собаку по голове привычным жестом опытного собачника и отпустил Никифорова.
— А овчарку никак? — спросил Опалин, после того как стало понятно, что проводник его не услышит.
Николай Леонтьевич скривился так, словно у него внезапно заболел зуб.
— ЧП у нас, Ваня. И овчарку пока никак.
— Это убийство на Коминтерна? — Недавно в своей квартире на улице Коминтерна, которая ранее называлась Воздвиженкой, был убит известный журналист.
— Угум, — промычал Твердовский. — Манухин всех собак затребовал.
Манухин был коллегой Опалина, но оба опера друг друга выносили с трудом. Здоровенный детина, Манухин не гнушался получать сведения методами, вызывавшими у Опалина отвращение. В свою очередь, Манухин считал Ивана чистюлькой, «выезжающим» за счет везения.
— Кого он может найти? — спросил Опалин, не скрывая раздражения. Николай Леонтьевич посмотрел на лицо подчиненного и усмехнулся.
— Да неважно, главное — развести бурную деятельность, — хмыкнул он, возвращаясь за свой стол. — Все равно, чую я, дело у нас заберут… А Манухину терять нечего. Раскроет — молодец, не раскроет — отрапортует, сколько человек привлек и какие оперативно-разыскные мероприятия провел… А с трупом из Марьиной Рощи как?
— Похоже, я ошибся, — признался Опалин. — Это не «комаровец». — Николай Леонтьевич молчал, ожидая продолжения, и Иван стал объяснять: — Одиннадцатого ноября девушка ушла из дому, нарядившись, как на свидание. Мать хотела, чтобы она сидела с младшими братьями и сестрами. Последовала бурная ссора, обе стороны наговорили друг другу всякого, и в конце концов Елисеева убежала, хлопнув дверью. Встретилась со своим любовником, Сергеем Александровичем Радкевичем, который повел ее в тридцать седьмой ресторан. Ресторан этот ранее всплывал в связи с подозреваемым, и я поручил Казачинскому проверить. Один из официантов вспомнил, как обслуживал столик Радкевича и Елисеевой. Поужинали, ушли вместе, официант предполагает — отправились к кавалеру. У него отдельная квартира — это и мать Елисеевой подтверждает, хотя фамилию любовника дочка и не афишировала. Когда Елисеева не вернулась домой, мать решила, что та переселилась к любовнику, а родне сообщить забыла — отношения такие.