При этом, крови Иван опять-таки не жаждет. Имея на руках какие-то очень серьезные улики, он отказывается судить родственников, а все документы по делу передает в руки тех, кого трудно заподозрить в пристрастности: «и перед отцом своим богомольцем Макарием митрополитом и перед владыками и перед освященным собором царь… княгине Ефросинье и ко князю Владимиру неиспроавление и неправды им известил и для отца своего Макария митрополита и архиепископов гнев свой им отдал…». То есть, как бы отдает вопрос на решение церкви. И церковь решение принимает: 5 августа княгиня Ефросинья пострижена в монахини и сослана в монастырь, но весьма престижный, с режимом, позволяющим вести жизнь не монахини, а вдовствующей княгини. То есть, в реале, просто отделена от сына–марионетки, сам же Владимир получает обратно свой удел, а уже в октябре царь приезжает в Старицу и едет с кузеном на охоту. На мой взгляд, говорящий нюанс: на такое мероприятие, где и оружия полно, и чужих людей, руководители высокого ранга с теми, кого всерьез опасаются, не ездят.
Как видите, все еще никакой крови. Кроме тех, по ком плаха и так плакала, в строгом соответствии с законом. Беззаконие начинается позже, зимой, и очень красиво об этом пишет, разумеется, Курбский, со слов которого все пикантные подробности собственно нам и известны. Если вкратце, то так: на обычном царском пиру решил психопат Ваня поиздеваться над заслуженным воеводой, князем Михайлой Репниным, и велел ему плясать вместе со скоморохами. Типа, все пляшут, а чем ты лучше? — «Веселися и играй с нами!». Князь Михайла, однако, «личину» растоптал и гордо обвинил безумца во всех грехах, за что его, бедолагу, вытолкали взашей, а затем и пролили «святую» кровь, прямо в церкви, где он молился Богу вместе с зятем, князем Юрием Кашиным, тоже воеводой далеко не из последних.
На самом деле, все здесь фигня. Вплоть до подробностей. Точно известно, что убили Репнина не в церкви, а около нее, не оскверняя храм, и что с зятем покончили не там же, а «опосля», на дому, и вообще, никаких деталей Курбский, находившийся далеко от Москвы, знать не мог. По мнению историков, даже очень Ивана не любящих, сюжет вообще напичкан вымыслом, чтобы страшнее было. С Курбского станется. Единственное, чего оспаривать нельзя, да и не надо, — это убийство обоих воевод утром 31 января 1564 года по приказу царя без должной процедуры, в рабочем порядке. Событие, в самом деле, для тогдашней Москвы неординарное, требующее разъяснений, — и на мой взгляд, в этом смысле представляет интерес версия Януша Вильчака, основанная на найденных им в варшавских архивах документах, а позже поддержанная рядом исследователей, в частности, Натальей Прониной и Михаилом Зарецким.
Коротко. В конце 1563 года Сигизмунд, король Польши и великий князь Литвы, прислал в Москву очередное посольство. Обсуждали условия мира. Не договорились. И послы уехали восвояси, а русские войска возобновили военные действия. Однако практически сразу стало ясно, что игра идет по правилам врага: литовцы действовали на упреждение, предугадывая все маневры русских частей, предотвратили их соединение и 28 января 1564 года на берегах Улы нанесли тяжелейшее поражение армии Петра Шуйского, остатки которой бежали в полном беспорядке. Элементарная логика указывала на измену, а поскольку враг был в курсе всех перемещений русских войск, на наличие «крота» в самых верхах, поскольку диспозицию во всех деталях знали только сам царь и думные бояре, утверждавшие план (то есть, в основном, воеводы).
Что, собственно, подтверждается и тем самым документом из польского архива, — частью «малого отчета» Юрия Ходкевича (главы посольства), — где помянуто о «добро и важно услуге нашего друга на хорошее будущее». Ясно, что «друг» не поименован, но ясно и то, что Михайло Репнин был и думным, и воеводой, а значит, входил в круг подозреваемых. А поскольку репрессии были «точечными», не обрушившись на всех подряд, ясно и то, что были у государя какие-то, пусть нам и не известные, но очень серьезные мотивы заподозрить именно его. Что, собственно, подтверждает и он сам, указывая по этому поводу, что «суд не крив», поскольку «сия их измена всей вселенной ведома», а «таких собак везде казнят!». Отсюда же и проясняется вопрос, почему обошлись без законной процедуры, то есть, без рассмотрения в Думе. Чтобы Дума выдала под топор одного из авторитетнейших аристократов, нужны были совершенно убойные доказательства, но такие доказательства, будь они озвучены, могли ставить под удар слишком многих членов той же Думы (едва ли Репнин действовал совсем в одиночку), а к схватке со всеми «старомосковскими» кланами сразу он, разумеется, готов не был. Потому две головы с плеч, а остальным намек.