Котенок пулей влетел на крылечко крохотного домика из шпал. Спрятался под скамейку.
Я вошел в домик. Потянуло сырым запахом шпал. Котенок сидел под скамейкой, усердно и добросовестно зализывая раны.
"И тебе досталось, бедолага. Не будешь соваться в чужие дела", подумал я, усмехнувшись. Котенок присел и молча жмурился безвекими глазами.
- Ты лезешь не в свои дела - тебя бьют! Не разрушай... Я лезу не в свои дела - меня бьют! Не умничай... - мрачно говорил я котенку.
Я прав, когда знаю, где можно обжечься. Алеша не прав, когда лезет драться. Я не прав, когда лезу в его дела. Он прав, когда ему мешают, лезут в его дела. Путаница какая-то в голове. И никто, кроме Бога, не может разобраться в этом. "Господи, Иисусе, Христос, сыне Божий, спаси и сохрани душу раба Твоего, Ивана!" - пришли на память слова молитвы.
Мне вспомнилось, как в детстве, после войны, меня лечила от заикания и бородавок бабка. И научила меня говорить хотя бы эту молитву. Все считали ее колдуньей.
Вспомнилось, как я с матерью ехал в деревню. Поезд попал под бомбежку.
С тех пор я стал сильно заикаться. Руки покрылись бородавками. Что это было со мной?..
Я ловил кузнечиков, давал им кусать свои бородавки, кузнечики кусали, выпускали коричневатую жидкость и больше кусать не хотели.
Я был ни жив, ни мертв от страха, когда бабка что-то долго шептала.
Потом читала над моими руками молитву. Потом попросила меня сделать сто шагов навстречу луне, огромной, жаркой, жуткой...
Я боялся оглянуться. Хотелось спрятаться, зарыться в землю. Но я пошел вперед. Произнес эти слова, повернулся три раза, как велела бабка, и бросился бежать назад...
От бородавок не осталось и следа. Заикание почти исчезло, стало редким.
Кто мне помог?..
С детства в моем сердце жили христианские заповеди. Жили Вера, Надежда, Любовь.
"Христианская религия очень просто решила все житейские проблемы", думал я. Воскрешением Бога, Бога-человека, живущего на земле, религия как бы вынесла проблемы земного вне земного. В область Духа. В область Веры, Надежды, Любви.
Церковь говорила, что Сын Божий воскрес из мертвых, "смертью смерть поправ". Он сделал это, сделал!.. И человек знал, что это возможно. Он не боялся будущего. Он верил и любил.
Коммунисты убили Бога. Они отняли у человека Воскрешение Бога, Бога-человека, живущего на земле. Включили Нагорную проповедь в свой уголовный кодекс.
Они разом отменили все, что было в человеке. Сделали светскими Веру, Надежду, Любовь. Решение всех общественных проблем они замкнули на человека.
Они выпятили его "само", и тогда...
Сила зла и добра смешались в этом "само". Самолюбие, Самодурство, Самонадеянность, Самообман, Самомнение, Самолюбование... Самодеятельность, Самоконтроль, Самообразование, Самовоспитание... Само... Само... Само...
Вера превратилась в призывы, Надежда - в пьянство, Любовь - в сожительство.
Думать за другого стало символом, стало моралью коммунистического общества.
Коммунисты убили Бога. Они выплеснули вместе с водой и ребенка, Бога-сына, Бога-человека, живущего на земле.
Недоразумение! Не иначе как недоразумение!
* * *
Я ждал жену и дочь, которую мы боялись отпускать в электричке одну. Тоня должна была переночевать на даче и утром уехать с первой электричкой на работу. Она была фотожурналисткой...
Я ждал их с утра. Ждал к обеду. Они приехали, когда я их уже устал ждать. Сильно парило. Собиралась гроза.
Дочь, голубоглазая, с длинными каштановыми волосами, окликнула меня через забор.
Я взял у нее сумку, вошел в домик. Был рад их приезду - одиночество делало свое дело.
- Ну и сволочь же ты. - сказала Тоня. - Трудно встретить...
Она вошла в домик следом за дочерью. Серые глаза ее позеленели.
- Я сейчас же еду назад. - зло прохрипела она. Голос сорвался. Она бросила тяжелые сумки на скамейку.
Слово "сволочь" хлестануло меня, вздыбило. Я ошалело смотрел на жену, принимая ее грубость, но не понимая, за что.
- Это моя вина. Я забыла тебе сказать, что мама идет за мной, - сказала дочь. Она протянула мне кусок хлеба.
- Папа, из Германии приезжают ребята, - сказала дочь. - На две недели.
Ты не будешь возражать, если кто-то из девочек поживет у нас? спросила дочь. Она очень не хотела скандала.
- Конечно, конечно! О чем речь, - сказал я, думая про свое. С такими вопросами ко мне можно было бы и не обращаться. Я по натуре был отзывчив, доверчив, сострадателен.
- Конечно, конечно! О чем речь... - передразнила меня жена. - Ты, что ль, заботиться о них будешь, совок ты несчастный. Я смутился. Понял, что от скандала на этот раз не уйти. И почему это люди рождаются с этой склонностью к склочности, подумал я.
Я любил мягкий пахучий хлеб. А сейчас кусок застревал в горле. Меня терзало сознание своей невольной вины. В другое время случившееся сошло бы с рук, сладилось бы. Не то что б осталось незамеченным, но ни я, ни жена не придавали бы этому значения...
Тоня была незлопамятна. Природа щедро наделила ее обаянием, чувственностью, свободолюбием и легкомыслием...
Я любил жену. Посвящал ей свои стихи.
Все, как всегда. И все, как прежде...
Дни проплывают чередой, Опять волнует облик нежный, Желанный, светлый и святой.
Опять встают воспоминанья, Опять тревожат сны любовь.
К незабываемым признаньям Манит былое вновь и вновь.
Все, как всегда. И все, как прежде...
Что ж, с наступлением весны, Пусть сбудутся твои надежды, Мечты, желания и сны.
- Теперь своими снами она не с нами, - с горечью вырвался у меня странный каламбур. - Теперь она совсем другая.
Вспомнилось, каким я был горячим сторонником "перестройки". Наивно считал, что вот так просто, как в детстве, придут и Вера, и Надежда, и Любовь.
Я искренне приветствовал тогда и право зарабатывать, и право получать столько, сколько заработаешь. И мне казалось, что, если есть у других, так это будет и у меня. Ведь я тоже привык думать за других. Ведь я тоже был этим "само", совком...
Я думал, что могу поставить себя на место другого человека...
Но другие оказались совсем другими. Другие оказались даже не просто другими, они оказались агрессивными, ненасытными, ненавидящими.
У них, у этих других, и заботы другие, и развлечения другие. Свои заботы, свои развлечения. Своя другая жизнь.
И поставить себя на место этих других я не мог. Впервые не мог!..
* * *
Дочь включила "мусорный ящик". Так я называл телевизор. Какой-то Другой пел: "Если бы не сериалы, мы любили б как попало...". Вспомнилась книжка "Имя мое Легион".
Я резко вышел из домика. Неистово, хлестко пошел дождь.
Демократы, посткоммунисты как бы приняли Бога. Но рынок, дикий и неуправляемый, задавил все то живое, что было в христианских заповедях.
И снова Вера превратилась в обещания, Надежда - в торгашество, Любовь в разврат.
Плевать на другого человека стало моралью нового общества.
Перестройка стала гибелью. Стала всеобщей катастрофой.
Демократы, посткоммунисты выбросили вместе с идеологией и заботу о человеке.
Исчезло все.
Недоразумение! Недоразумение!
* * *
Я проснулся в половине пятого утра. Солнце висело над землей огненным шаром.
Стадо коров паслось на поле.
Соседка по даче, подозвав меня к заборчику, сказала, что жена просила меня срочно приехать. Соседка и по квартире в Москве была соседкой.
Я сорвал крупные ягоды смородины, свисающие над дорожкой. Быстро пошел на электричку.