Лохмы у Сергея были русые, а вовсе не рыжие. Рыжим его прозвали за круглое лицо и нос картошкой, как у Рыжего на ковре. Он был старше других ребят года на два, но в армию его не взяли, потому что он чуть прихрамывал: правая нога у него была короче сантиметра на два. По той же причине он не мог надеяться на сцену, в кружке был суфлером, и по той же причине не мог танцевать. Вынужденный сидеть на диване во время танцев, Сергей имел возможность только критиковать пары. Он и в драмкружке считался критиком, и в зрительном зале тоже. Ум у него был острый, глаз зоркий, суждения меткие, хотя и односторонние, как бы раздраженно-обиженные. Как старший и самый начитанный, Сергей пользовался непререкаемым авторитетом в компании. Он и в самом деле знал и читал много, всякий раз приносил какие-то сенсационные новинки о генной инженерии, экзистенциализме, битлах, пульсарах и блуждающей маске. Однако знания его как-то пропадали втуне. Сергей работал ночным дежурным, через сутки, с восьми вечера до восьми утра сидел у телефона. Выбрал такую работу, где читать можно было в служебное время. Почему он не учился? Рыжий утверждал, что учение по программе сковывает мысль. "Я ищу свое "я", мне нужно "я", а не диплом, - изрекал он. - Учебники - макулатура, это перечень старого хлама". "Хлам" было любимое слово Сергея. "Дарвинизм старый хлам, на Западе его давно сдали в утиль". "Бальзак - старый хлам, кто теперь читает классиков?" "И Эйнштейн - хлам со своим заплесневелым детерминизмом, вероятностники разнесли его в пух и прах. Впрочем, и Бор хлам со своими безумными идеями. Вообще наука - хлам, со времен Шумера и Аккада наука не может объяснить человеку человека. Только в искусстве "я" находит свое самовыражение. Точнее, могло бы найти, но не нашло. Может быть, когда-нибудь найдет кто-нибудь". Сергей намекал, что найдет именно он.
Папа был великим утешителем, а Сергей - великим сокрушителем. И друг к другу они питали искреннюю неприязнь.
Однажды за ужином - нарочно в присутствии отца Ии - Сергей завел свои наукодробительные речи.
- Как можно осуждать огульно? - возмутился отец. - Даже если вы видите недостатки в теории, есть же науки сугубо практические, необходимые настоятельно, медицина например...
- Разве медицина это наука? - прервал Сергей с подчеркнутой иронией. Это набор устоявшихся приемов. Берутся лечить мое тело, не зная, что и как написано в генах. Дают лекарство потому, что оно помогает иногда. Если это наука, что же называть знахарством? Фокусы! Средневековое шарлатанство!
Папа ничего не ответил, но Ия видела, что он побледнел и кусает губы. Ведь он так уважал свою профессию - деревенский парень, выходец из молоканского села, с великим трудом пробившийся в науку, не светило, но кандидат наук, заведующий отделением в столичной больнице. Папа был взбешен, но считал ниже своего достоинства вступать в пререкания. Папа ответил по-своему.
Часика через полтора, когда разговор о науке давно забылся, ребята старательно отплясывали шейк, а Сергей, развалившись на диване со скучающе-презрительным лицом, уверял Ию, что шейк - старый хлам, на Западе его давно сдали в утиль, отец подошел как бы случайно к великому разрушителю.
- Между прочим, Сережа, может быть, вас это заинтересует, - сказал он. - У нас в Зауралье научились вылечивать хромоту Лечение длительное, требует терпения, но результаты чудодейственные. Совершенно новая методика, противоречит всей прежней хирургии. Распиливают кость, а затем растягивают ее в процессе сращивания. Удлиняют ноги и руки на дециметры, два-три сантиметра - не проблема. Подробности вам не расскажу, это не моя специальность. Но любопытная психологическая деталь: приезжают туда девушки-хромоножки, исцеляются и тут же выходят замуж. Считаются завидными невестами. Они, бедняжки, с детства не избалованы вниманием, домовиты, скромны, привязчивы и добры.
Впервые Ия увидела, как с лица Сергея сошла высокомерная усмешка. Он взволновался, стал расспрашивать, как записываться, где записываться, трудно ли попасть, долго ли в очереди ждать. Папа отвечал серьезно и обстоятельно, без тени улыбки, только в глазах его за стеклами очков Ия уловила смешливые искорки. Она уже открыла рот, чтобы сказать: "Стоит ли возиться. Рыжик, ведь медицина старый хлам, сплошное шарлатанство?" Отец угадал ее реплику, приложил палец к губам.
- Здорово ты его поддел, папка, - сказала она, когда гости разошлись.
- Не люблю пустословия, - пожал плечами доктор. - "Знахарство, старый хлам". А когда пальчик поцарапал, бегом в поликлинику. Мыльный пузырь твой Сережа. К сожалению, мыльные пузыри занимают много места и привлекают взор. Даже нравятся некоторым, даже любуются ими.
Ия удивилась его раздражению. Потом догадалась:
- А, понимаю, ты всех мальчишек рассматриваешь как потенциальных женихов. Не бойся, я не приведу к тебе в дом такого зятя. Рыжик мне совсем не нравится, абсолютно. Но я собираюсь на сцену, я должна изучать всякие жизненные типы.
Среди "жизненных типов" был у Ии и настоящий взрослый поклонник, Маслов, молодой докторант химических наук и старик по ее понятиям, лет тридцати восьми - сорока, с заметной плешинкой на макушке. Ия всегда наблюдала эту плешинку, когда Маслов наклонялся, чтобы церемонно поцеловать ей руку. Он вообще был церемонен, преувеличенно вежлив, медоточив, любил высокопарные слова, отпускал изысканные комплименты насчет внешности Ии, ее платьев, прически, вкуса, изящества, отдельно насчет пальчиков, губок, глазок, щечек. Ия иногда ходила с ним в театр, и не без удовольствия. У Маслова никогда ничего не срывалось ("Все как по Маслову", - язвил Сережа). Билеты доставались заблаговременно, места были отменные, не надо было томиться в очередях или ловить "лишний билетик" у выхода из метро. В антракте бывали пирожные или шоколад, если Ия изволила согласиться, затем следовала чинная прогулка с обсуждением туалетов встречных дам. Попутно Маслов похваливал фигуру и туалет своей спутницы. Ия чувствовала себя манекенщицей в Доме моделей или даже хуже того манекеном на витрине с ярлычком: "Невеста-люкс, экстракласс". Принадлежать к экстра-классу было лестно, быть манекеном скучновато, тем более что Маслов повторялся в выражениях своего восхищения.
От отца Ия узнала, что Маслов считается дельным и перспективным ученым. Но о работе своей он никогда не рассказывал, от расспросов уклонялся.
- Красавица моя, вам это будет скучно-прескучно, - уверял он. - Я занимаюсь изучением длинных-предлинных, томительно-монотонных молекул, увешанных радикалами, унизанных радикалами с невыразительно-однообразными названиями, все на "ин". У меня совести не хватит говорить о них с хорошенькой девушкой в театре.
И переводил разговор на прелестные ручки и глазки.
Ия так и не поняла, Маслов боится ей наскучить или скучает на работе сам. Или же, и такое бывает у специалистов, высоко ценит свои специальные знания, считает, что другие просто не способны понять его.
Однажды Ия нарочно свела его со своими сверстниками. Ребята встретили Маслова в штыки, не без тайной ревности, издевались над ним с откровенной мальчишеской грубостью, вслух хохотали над замысловатыми комплиментами. Ия была уверена, что Маслов исчезнет навеки, но он позвонил на следующей же неделе, пригласил Ию не куда-нибудь - в Театр на Таганке.
- А мне показалось, что вы обижены, - сказала Ия, почти извиняясь. Она чувствовала себя немножко виноватой, если не виноватой, то неделикатной хотя бы.
- Я не отступаю так легко, - заявил Маслов в ответ. - И в конце концов добиваюсь своего.
"Ну-ну! - подумала Ия. - Самомненьнце, однако! Но на этот раз ты уйдешь с носом".
Но все же уважение почувствовала: с характером человек!
Одно время был у нее еще один претендент: младший лейтенант Асад маленький, чернявый, с выпуклыми блестящими глазами. Он заговорил с ней в вагоне метро, вышел на ее станции и сделал предложение на эскалаторе. Это было первое предложение в ее жизни, и вообще у нее разгорелось любопытство: какие это типы делают предложение на эскалаторе через четверть часа после знакомства! Она привела Асада домой и представила отцу. Битый час гость рассказывал, сколько у него родни и какие у родни фруктовые сады у моря, не то у Черного, не то у Каспийского. На том же море Асад служил "на флоте", командовал катером. О службе он рассказывал хорошо, с вдохновением, с огнем в глазах. Катер воспринимал словно горячего коня: скачешь на нем с гребня на гребень, нахлестывая нагайкой, все лицо в соленых брызгах, упиваешься ветром, кричишь в азарте, догнал вражеский линкор, выхватил торпеду из ножен, жахнул по звонкой броне, раскроил пополам от правого борта до левого.